Дневник мамы первоклассника - Трауб Маша

Они прибежали запыхавшиеся.

— Где твоя бабушка? — спросила я девочку.

— А? — переспросила она, еще плохо соображая после удара ногами по голове.

— Бабушка, — терпеливо напомнила я, мысленно кляня эту бабушку, которая не бегала по двору, не кричала: Леночка или там Светочка.

— А она меня после пятого урока забирает, — объяснила очухавшаяся девочка.

— Так ты урок прогуляла? — ахнула я, потому что забирала Васю после четвертого.

— Да, — сказала девочка.

— А что же ты в раздевалке делала? — все еще не верила я.

— После ритмики переодевалась. А вы мне сказали, чтобы я собиралась быстрее и выходила.

— Понятно. Значит, я виновата.

— Нет, мне понравилось, — стала успокаивать меня девочка, — приходите за мной еще. А то мне бабушка никогда не разрешает в кучу-малу играть. И сразу домой ведет.

— Да, — вступил в разговор Вася, — здорово я в тебя врезался?

— Здорово, — ответила девочка и потерла рукой голову.

— Ладно, иди в школу и жди бабушку, — велела я.

— Нет, я пойду в кучу-малу. Хочу накататься надолго. Навсегда.

— Мама, мне нужно подстричься, — сказал Вася, когда пришел из школы.

— Зачем? У тебя хорошая стрижка.

— Нет, мне нужно все отрезать. Здесь и здесь. — Сын показал на челку и затылок.

Мне, видимо, пора рожать девочку. Косы сыну я пока не отращиваю, но волосы у него достаточно длинные. Скажем так, длинноватые. Стричь кудри жалко. Но Вася сказал, что, пока я не отведу его в салон, он не сядет делать уроки. Пришлось вести.

— Сделайте то же самое, только чуть-чуть короче, буквально на сантиметр, — попросила я мастера, оставила Васю и побежала в аптеку. Когда вернулась, передо мной сидел маленький Федор Бондарчук. Ну, или Гоша Куценко.

— О Господи, — сказала я, — ладно, отрастут. Не зубы.

— Мама, мне очень нравится, — сказал Вася, — и ты все перепутала. Это зубы отрастут, а не волосы.

Он прямо сиял, и только поэтому я заподозрила неладное.

— Так, скажи мне, зачем тебе понадобилась такая стрижка?

— Понимаешь, мама, мне надоело, что меня Светлана Александровна наказывает. Я уже два дня сижу на перемене в классе.

— А почему наказывает?

— Потому что я ношусь. Она, даже когда не видит, все равно знает, кто носится, а кто — нет. Знаешь как? Угадай.

— Не знаю. Сдаюсь.

— У кого голова мокрая — тот бегал, а у кого сухая — тот нет. А у меня, даже если я не бегал, волосы мокрые. А если волос не будет, то Светлана Александровна и не узнает. Здорово? У нас уже все подстриглись, только я один такой ходил. А мне скучно сидеть наказанным одному. Вот раньше нас с Антоном в классе оставляли, мы с ним по классу бегали. А мне что, одному бегать? Это все Антон придумал. Про то, чтобы волос не было.

— Васенька, ты был такой красивый…

— Мама, ты в красоте ничего не понимаешь. Вот Светлана Александровна говорит, что красота не снаружи, а внутри. Только я забыл, где именно. Может, в животе?

— Нет, Вась, в душе.

— А это в каком месте?

— Где сердце.

— Слева?

— Слева.

— Только вот я не пойму. Почему девочкам можно бегать, а мальчикам нельзя?

— Девочек не наказывают?

— Ни разу. Вот, представь, в последний раз я совсем не бегал. Я убегал от Насти. Это она бегала и тянула меня за рукав. А я от нее убегал. А Светлана Александровна все равно только меня наказала.

— За то, что бегал?

— Нет, за то, что Настю толкнул.

— А зачем ты ее толкнул?

— Понимаешь, она тоже была мокрая. Светлана Александровна спросила: «Настя, ты почему такая мокрая?» Настя сказала, что испачкала лицо ручкой и умывалась в туалете. И ей ничего не было. Вот я за ней побежал и толкнул. Чтобы больше не придумывала. Девочки они тебе что хочешь придумают. Ты это знаешь?

— Догадываюсь.

Постепенно я перестала вставать по утрам. Не сразу, конечно. Сначала я еще делала попытки встать. Садилась на кровати, шла на кухню, сбивая углы, видела, что муж уже отнес завтрак в комнату, где Вася завтракает и смотрит детскую утреннюю зарядку по каналу «Спорт». Сыну очень нравится смотреть, как бодрые мальчики и девочки наклоняются и приседают.

— А ты чего зарядку не делаешь? — спросила как-то я.

— Мама, я даже стоять сейчас не могу, — ответил Вася.

Вася одевался, муж уносил остатки завтрака на кухню.

— Подойди, я тебе помогу пуговицу застегнуть, — говорила я сыну и считала, что ребенка в школу отправила.

Потом я уже не вставала. Просто открывала глаза и подавала реплики, когда муж с сыном переходили с шепота на крик.

— Вася, ты заснул? Одевайся. Мы опоздаем, — говорил муж, видя, что ребенок застыл с одной колготиной на ноге.

— Не кричи на него, — говорила я из комнаты, — я тоже всегда засыпала, когда колготки натягивала. До сих пор такой рефлекс.

Это чистая правда. Успокаивает только то, что не я одна такая. Моя приятельница Маринка призналась, что до сих пор «зависает» с одной колготиной или чулком на ноге, сидя на кровати.

— Вася, ешь, мы уже только ко второму звонку успеваем, — призывал муж.

Ребенок вздрагивал над тарелкой и запихивал в себя йогурт.

— Вася, не спи, доедай, — муж приходил в комнату, — ну что это такое? Только я выйду, как ты засыпаешь.

Вася действительно научился дремать, не брякая ложкой о тарелку. По этому звуку мы раньше определяли, что он заснул. Муж уже не выходил из комнаты и следил, чтобы наш школьник не закрыл глаза.

— Папа, ну чего ты меня все время дергаешь? — сердился Вася, понимая, что вздремнуть больше не удастся.

— Что вы там ругаетесь? — подавала я голос из спальни.

Несколько дней я даже голоса не подавала. Спала как убитая. Как они там собирались, не знаю и знать не хочу. А одним утром почувствовала, что Вася забрался ко мне в кровать. Я его обняла, укрыла одеялом и стала досматривать сон.

— Что это вы тут делаете? — ворвался в спальню одетый муж.

— Ничего. — Я очнулась, резко села в кровати, дико озираясь по сторонам.

— Вы спите! — гневно кричал муж.

— Нет, я не сплю, — неуверенно сказала я.

Вася, одетый в школьную форму, сладко посапывал под одеялом.

— Вася! — заорал муж.

Вася дернулся и встал с закрытыми глазами по стойке «смирно».

— Господи, как же с вами сложно, — закатил глаза муж, — неужели нельзя нормально в школу уйти?

В этот день я сына не спросила, что у него новенького.

— А у нас новенькое, — сказал он, когда вернулся.

— Что?

— Писателей повесили.

— Как это?

— На стены. Знаешь, такие картины, как портреты. Пока мы были на изо, их повесили.

— И кто там висит?

— Пушкин, Чуковский, Шишкин…

— Шишкин — это не писатель, а художник.

— Ну, он тоже там висит. Над Настей.

— А вам про них рассказывали?

— Нет, я сам ходил и подписи читал.

— А кто еще висит?

— Не помню. Тот, который надо мной, мне не очень нравится.

— А кто над тобой?

— Я забыл, как его фамилия. Смешная. Такой дяденька толстый.

Я стала вспоминать толстых детских писателей и не смогла.

— У него еще фамилия есть, — тоже вспоминал Вася, — то ли Толстиков, то ли Толстяк…

— Толстой?

— Да, точно. Толстый.

— Не Толстый, а Толстой.

— Он мне не нравится. Так смотрит… как моя бабушка, когда хочет рассказать мне страшную историю. А почему его львом прозвали?

— Не прозвали, его звали так. Имя. Лев. Лева. Ты — Вася, а он — Лев.

— Такие имена у всех есть людей или только у писателей?

— У всех. Раньше было популярное имя.

— Все равно странно. Как могут мальчика львом звать? Да, еще Дима сказал — бедный Пушкин. Он под ним сидит. Почему, интересно?

— Наверное, потому что Пушкина на дуэли убили.

— А что такое дуэль?

— Ну, это такой способ выяснения отношений. Кто-то кого-то обидел, и тот, кто обиделся, вызвал обидчика на дуэль.

— Мам, ты сама поняла, что сказала?

— Ладно. Тогда так. Вот, например, Дима твой толкнул тебя, или обозвал, или наябедничал учительнице, а ты вызываешь его на дуэль.

— И что?

— И вы выбираете, на чем драться — на пистолетах или на шпагах, — и деретесь.

— И кто победил?

— Тот, кто не умер. А еще бывали дуэли из-за женщины. Вот тебе нравится Настя, а Дима ее обидел. Ты его вызываешь за это на дуэль.

— Нет, из-за Насти не буду вызывать. А Пушкин победил?

— Как тебе сказать… В принципе победил. Но он все равно умер от полученных ран.

— А из-за чего дуэль была?

— Из-за женщины.

— Из-за Насти? Во дурак…

— Нет, не из-за Насти. И Пушкин не дурак.