Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга I - Штерн Борис

— Это что? — спросил Гамилькар.

— Ну… стихи, — объяснил капитан Нуразбеков. — Да вы вслух, вслух читайте.

Гамилькар принялся читать вслух, все более удивляясь и воодушевляясь:

НЕГРЫ

• Вас, белых, — легион. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы!
• И мы вас не хотели трогать.
• Да, негры мы! Да, эфиопы мы —
• блестящие и черные, как деготь.

• Вы Африку насиловали всласть,
• стреляли львов, от пороха пьянея,
• вождям пустыни спирт вливали в пасть
• и называли нас: «Пигмеи!»

• Вы отлучили нас от наших вер,
• но не Христос явился, а Иуда.
• Нам с Библией принес миссионер
• туфту и триппер Голливуда.

• И мы зубрили Англии язык,
• сортиры белых драя обреченно…
• Виновны ль мы, коль хрустнет ваш кадык,
• как в черных пальцах кнопка саксофона?

• Грядет пора — китаец, шизоват,
• нагрянет в европейские столицы
• вливать в мозги социализма яд
• и жарить мясо бледнолицых.

• Мир— импотент! Пока еще, как встарь,
• ты не прогнил, парламентский и шаткий, —
• замри пред негром, как фрейдистский царь
• пред Сфинкса неразгаданной загадкой!

• Еще слонов не поднял Ганнибал,
• суров, как будто ночь Варфоломея…
• Идите к нам! Мы примем ваш кагал
• в оазисах прекрасной Эритреи!

• В последний раз — опомнись, белый мир!
• Покуда ты не стал сплошным бедламом,
• пока не начался кровавый пир —
• внемли рокочущим тамтамам! ^[15]

— Ну, и как вам нравятся эти стихи? — спросил капитан Нуразбеков.

— Кто их написал? — спросил Гамилькар.

— Не знаю. Но хотел бы знать. Ищем-с.

— Прекрасные стихи. Я бы под ними подписался.

— Подпишитесь, — тут же предложил капитан.

— Но это же не мои стихи.

— Жаль. Как думаете, на чем они напечатаны?

— На бумаге.

— Это ясно. Я спрашиваю: каким способом напечатаны?

— На гектографе? — предположил Гамилькар.

— Нет.

— На пишущей машинке?

— Тоже нет. На лазерном принтере.

Нуразбеков и Гамилькар внимательно взглянули друг другу в глаза.

— Не понял: на чем? — переспросил Гамилькар, выдержав взгляд.

— Читайте, читайте, — сказал капитан Нуразбеков и опять перевел взгляд на золотой перстень с лунным камнем на указательном пальце Гамилькара.

Гамилькар принялся читать вторую страницу. Текст был написан от руки и показался ему знакомым:

«В числе молодых людей, отправленных Петром в чужие края, находился его крестник, арап Ибрагим. Он обучался в военном училище, выпущен был капитаном артиллерии, отличился в Испанской войне, „был в голову ранен в одном подземном сражении“ (так сказано в его автобиографии) и возвратился в Париж. Император не переставал осведомляться о своем любимце и получал лестные отзывы о его успехах. Петр был очень им доволен и звал в Россию, но Ибрагим не торопился, отговаривался то раною, то желанием усовершенствовать свои познания, то недостатком в деньгах. [Врал, конечно, отрок. ]^[16] Петр благодарил его за ревность к учению и, крайне бережливый в собственных расходах, не жалел для Ибрагима своей казны, присовокупляя к червонцам отеческие советы».

— Это цитата из «Арапа Петра Великого», — сказал Гамилькар, поднимая глаза.

— Да вы, оказывается, пушкинист! — обрадовался Нуразбеков и почесал ладони. — Сразу узнали. Читайте, читайте — там кратко и конспективно, с жандармскими комментариями. Арап-то арап, да не совсем арап!

«Ничто не могло сравниться с легкомыслием французов того времени. Сексуальные оргии Пале-Рояля не были тайною для Парижа; пример был заразителен. [Трахались, наверно, будь здоров!] Алчность к деньгам соединилась с жаждою наслаждений; состояния исчезали; нравственность гибла, а государство распадалось под игривые припевы сатирических водевилей. [Совсем как у нас перед революцией. ] Потребность веселиться сблизила все состояния. Слава, таланты, чудачества принимались с благосклонностью. Литература, ученость и философия оставляли тихие кабинеты и являлись угождать моде, управляя ее мнениями. [Я бы всех этих писак и щелкоперов — в бараний рог!]^[17] Женщины царствовали. Появление Ибрагима, его наружность и природный ум возбудили общее внимание. Все дамы желали видеть у себя le Negre du czar^[18] [непонятно, это что-то по-французски] и ловили его наперехват [на передок все бабы слабы]; приглашали его на свои веселые вечера; он присутствовал па ужинах, одушевленных разговорами Монтескье и Фонтенеля; не пропускал ни одного бала, ни одной премьеры и предавался общему вихрю со всею пылкостию своих лет и породы. Мысль променять эти блестящие забавы на суровую простоту Петербурга не одна ужасала Ибрагима. Другие сильнейшие узы привязывали его к Парижу. Молодой африканец любил. Графиня D., уже не в первом цвете лет, славилась еще своею красотою. [Выяснить имя графини. ] [Ага, Леонора де Шантильи. ] Семнадцати лет выдали ее за человека, которого она не успела полюбить и который никогда о том не заботился. [Ну и дурак!] Молва приписывала ей любовников, но по снисходительности света она пользовалась добрым именем, ибо нельзя было упрекнуть ее в каком-нибудь смешном приключенье. В ее модном доме соединялось лучшее парижское общество. Ибрагима представил последний ее любовник, молодой М., что он и дал почувствовать. [Выяснить имя любовника. ] [Виконт Пьер де Мервиль.]