Несущая свет. Том 2 - Гиллеспи Донна

Молчание прервал Бальдемар.

— Победу сегодня одержал не я, Ауриана. Гундобад сильнее меня. Это Водан проявил ко мне свою снисходительность в последний раз, совершив чудо. Я больше не должен испытывать божье терпение.

— Гундобад — маленькая подлая душонка — он не может собрать вокруг себя слишком много воинов. Поэтому тебе не стоит опасаться его.

— Все это так, но он страшит меня не сам по себе — через него мне было явлено предостережение, — неожиданно Бальдемар улыбнулся и сменил тему разговора, он окинул Ауриану взором, исполненным гордости: — Расскажи-ка мне лучше, откуда ты узнала, что форт на реке Майн был ловушкой? Чего только не говорят на этот счет! Лично я слышал по крайней мере пять противоречивых рассказов.

— Во-первых, местоположение этого нового укрепления уже само по себе должно было вызвать наш гнев. Я сразу же заподозрила неладное. Не такие уж они дураки, чтобы полностью преграждать нам доступ к нашим соляным источникам. И потом они оставили слишком небольшую охрану в своем форте, причем ворота укрепления были еще недостроены: римляне никогда не ведут себя так беспечно и неосторожно — значит, все это было сделано умышленно. Я вгляделась попристальней из укрытия и увидела стога сена, в которых укрывались их солдаты. Конечно, такой воин, как Зигвульф, все равно не послушался бы и напал на форт.

Бальдемар рассмеялся и положил ладонь на ее плечо.

— У тебя орлиный взор и волчье упорство. Я очень доволен тобой, — он так долго и пристально вглядывался в ее лицо, как будто прощался и старался запечатлеть его в своей памяти.

— Я должен тебе кое-что поведать, — продолжал он, — я давно уже собираюсь рассказать тебе об этом, ты должна все знать, чтобы быть готовой к тому, что произойдет. Прежде всего помни: тебе нечего беспокоиться по поводу того, что мои силы угасают.

Ауриана закрыла глаза, чувствуя неизъяснимую горечь в душе.

— Этим утром ко мне подлетела сова и закружила над моей головой, как будто хотела что-то сказать мне, а затем устремилась ввысь и села на крышу нашего дома, — снова заговорил Бальдемар. — В этот момент я отчетливо услышал в шуме ветра восторженное пение, несущееся из глубины Хелля: «Он уже идет к нам, он идет к нам!»

— Сова означает только то, что в нашем доме кто-то умрет. Но ведь в доме живут так много людей.

— Не надо закрывать глаза на очевидные вещи, мое возлюбленное дитя. Бездна, которая поглотит всех нас, наводит тоску только на того, кто боится взглянуть на нее открытым смелым взглядом и сопротивляется ей. Оказывать сопротивление надо на поле боя, а не в этом случае, мое воинственное дитя. Ведь эта бездна является по существу нашей праматерью, ты понимаешь, о чем я говорю, — седой древней женщиной, возникшей из небытия в тот же миг, когда возникли Три Великих Мира.

— Ты еще не стар, — пыталась убедить его Ауриана, собрав все силы, но голос выдавал ее, он дрожал от напряжения и лишал слова убедительности. — У тебя еще много сил, и нет никаких признаков того…

Ауриана чувствовала, что идет по самому краю пропасти.

— Ты не хочешь ничего видеть, или ты действительно ослепла. Я теряю силы с каждым днем, даже зрение начало отказывать мне: я уже не вижу зайца в ста шагах от себя. Так что выслушай то, что я хочу сказать тебе.

Молчание Аурианы и ее порывистое дыхание выдавали обуревавшее ее волнение и еле сдерживаемые слезы. Она взяла себя в руки, чувствуя, что наступает решительный момент, и те двери отцовской души, которые долгие годы были закрыты, сейчас наконец откроются.

— Я знаю, что раб-римлянин обучает тебя военному искусству. Я давно уже знаю это.

Ауриана остолбенела от неожиданности. Ее сердце ушло в пятки. «Мне следовало бы сразу понять, что я не смогу от него ничего скрыть», — мелькнуло у нее в голове.

— Я не одобряю этих занятий, — спокойно продолжал отец, — и вся эта история печалит меня. Я успокаиваю себя только тем, что, может быть, боги намеренно устроили все так, а не иначе, преследуя какую-то скрытую от меня цель. Ты должна позаботиться о том, чтобы лучше хранить в тайне твои занятия. Ты же знаешь, когда меня не станет, ничто не помешает Гейзару расправиться с тобой.

— Я не стыжусь своего поступка, отец. Я ощущаю благословение богов, они направляют меня в моих путях и помогают мне. Кроме того, я просто не могу действовать иначе.

— Разве я что-нибудь говорил о постыдности твоего поступка? Оставим стыд негодяям и плутам, которые должны испытывать его за свои злодеяния. Я смирился с тем, что ты делаешь, так же, как я смирился вот с этим, — и Бальдемар похлопал себя по больной ноге, которая так и не зажила окончательно, часто давая о себе знать. — Знаешь, вся твоя жизнь отмечена печатью богов.