Сама себе враг - Холт Виктория

– О моя умная, храбрая Анна! – воскликнула я.

– Нам ни за что не удалось бы уехать, если бы не одна хитрость. С нами был некий француз, Гастон, и мы договорились, что в дороге я буду выдавать себя за его жену, а принцессу – за нашего малолетнего сына. И вот мы отправились в путь. Я сказала принцессе, что теперь ее будут звать Пьер и что это такая игра. Мне показалось, что если она даже проговорится, то на ее детском языке слово «принцесса» будет звучать наподобие этого имени. Моя затея не очень-то ей понравилась, как и потрепанное мальчишеское платье, в которое мы ее переодели. Мы не раз подвергались опасности быть схваченными – но, конечно, не по вине маленькой Генриетты, хотя она и порывалась сообщить каждому встречному, что на самом деле она никакой не Пьер, а принцесса. Не могу передать вам, Ваше Величество, какую радость я испытала, оказавшись наконец на корабле.

– А у меня просто нет слов, чтобы выразить вам, леди Мортон, свою благодарность за ту радость, какую вы доставили мне своим приездом, – ответила я.

Прибытие маленькой дочери скрасило мое горестное существование. Теперь со мной было уже двое моих детей: Карл и Генриетта – самый старший и самая младшая. Я с удовольствием замечала, как с каждым днем они все больше привязываются друг к другу. Карл, которого занимало главным образом общество молодых девушек, тем не менее любил проводить время со своей малышкой-сестрой, чьи глазенки загорались всякий раз, когда она видела старшего брата.

Но наше счастье не могло длиться вечно. Боже, как жестоко поплатился мой супруг за то, что возложил все надежды на шотландцев! Я не могла поверить своим ушам, когда услышала, что те продали его англичанам за четыреста тысяч фунтов!

– О, какое низкое предательство! – вскричала я, обезумев от горя.

В глубине души я сознавала, что это конец, но, немного оправившись от удара, поняла, что должна продолжать бороться. Я не имею права сдаваться, даже оказавшись лицом к лицу со смертью.

Карл написал мне:

«Я почти рад случившемуся. Я предпочитаю быть с теми, кто купил меня так дорого, нежели с теми презренными, которые продали меня так дешево».

В Париж хлынули целые толпы наших сторонников. Многие из них являлись в Лувр, а так как королевская семья по-прежнему находилась в Фонтенбло и весь огромный дворец был в моем распоряжении, я размещала их там. Некоторые французы осуждали меня, твердя, что незваные гости совершают в Лувре протестантские богослужения. Я же отвечала на это, что Карл никогда не запрещал мне слушать мессы и что я просто обязана проявить такую же терпимость по отношению к тем, кто приехал ко мне, дабы продолжить его дело.

Среди прибывших был и Руперт – мрачный, до сих пор не простивший Карлу обвинений в сдаче Бристоля. Я успокаивала его, умоляя понять, в каком состоянии теперь король – пленник своих врагов в стране, править которой он был призван Богом.

Мой сын в надежде получить помощь направился в Голландию, где был тепло принят своей сестрой Марией, которая после смерти свекра стала принцессой Оранской. Бедняге Карлу не повезло: сразу же по приезде в Голландию он подхватил оспу и несколько недель пролежал больной. Мне бы следовало благодарить Бога за то, что он все-таки поправился, но в то время я не могла испытывать чувства благодарности за что-либо, так я была подавлена свалившимися на меня несчастьями. Все мои мысли были о муже.

Вспоминая прошлое, я ясно вижу: никакой надежды на то, что королю удастся сохранить корону и жизнь, тогда уже не было. В то время многие полагали, что он мог бы договориться с Кромвелем. Карлу и самому казалось, что если он пообещает сделать своих тюремщиков пэрами, они согласятся вернуть ему трон. Однако он совершенно не понимал Кромвеля и иже с ним. Карл втайне написал мне еще раз, сообщая, что намерен освободиться любой ценой, а когда это произойдет, он всех их перевешает. Кромвель был слишком умен для того, чтобы не учитывать такого поворота событий.

Конечно, мне трудно до конца понять врага, но я думаю, что Кромвель не искал власти лично для себя, хотя в конце концов он ее все же получил. Хотя многие считали его дурным человеком, мало кто отрицал, что он был необычайно смел. Кромвель не щадил других, но он не жалел и самого себя. Он был глубоко верующим и утверждал, что взял в руки оружие ради того, чтобы добиться гражданских и религиозных свобод для всей страны. Теперь-то мы знаем, что когда люди говорят о религиозных свободах для народа, то это означает свободу совершать богослужения так, как это устраивает его угнетателей. Я не сомневаюсь, что мой дорогой Карл не собирался ограничивать религиозную свободу своих подданных. Кромвель же называл себя «ничтожным орудием в руках Божиих, призванным служить Господу и благу Его народа«, однако многим в Англии он принес неизъяснимые страдания, и более, чем кому бы то ни было, – своему королю и королеве.