Грех во спасение - Мельникова Ирина

– Ну что вы, – улыбнулась Маша, – я прочитала много романов о морских приключениях, так что достаточно прилично разбираюсь в ваших реях, марсах, марселях[10] и даже знаю, что бом-брамсели расположены выше, чем просто брамсели.[11]

– Поразительно, – удивленно сказал Алексей, – вот уж не думал, что найду в вашем лице не только хорошую слушательницу, но и знатока морского дела.

– Знатока – это слишком громко сказано, – улыбнулась Маша. – Хотя некоторые познания в этой области у меня имеются, в основном я их почерпнула из книг.

– И что бы вы хотели еще узнать о нашей учебе в Морском корпусе? – спросил барон. – Надеюсь, то, что я сейчас рассказал, было интересно и достаточно забавно?

– Спасибо, Алеша. – Маша неожиданно для себя назвала жениха так, как его обычно называл Митя. – Возможно, ваш сын тоже будет моряком...

– Наш сын, Машенька, – тихо поправил ее Алексей.

– Да, наш сын, – Маша смущенно улыбнулась и слегка покраснела, – и если он решит стать моряком, ему, несомненно, будет легче привыкать к жизни и учебе в Морском корпусе, потому что вы научите его не бояться трудностей, и в первую очередь высоты...

– Да, – улыбнулся барон, – наш сын обязательно станет моряком и не будет в числе тех слабонервных, которые не хотят добровольно идти на мачты, и их поднимают туда на веревках. Особенно эти трусы пугаются путенс-вант,[12] которые от мачты идут к марсу первой площадки, так что надо лезть спиной вниз и держать тело на весу. А мы с Митей порой устраивали целые представления, соревнуясь, кто быстрее преодолеет эти злосчастные путенс-ванты.

– Алеша, – Маша погрозила ему пальцем и рассмеялась, – я начинаю бояться, не являетесь ли вы неисправимым хвастунишкой и так ли уж правилен мой выбор?

– Машенька, – протянул укоризненно барон, – я не сказал ни одного слова неправды. Что было, то было! Во многом благодаря Мите я стал неплохим моряком, и тем более обидно, что наша дружба дала трещину по непонятной для меня причине...

– Маша, очнись! – ворвался в ее сознание голос княгини. – Чай давно уже остыл, а ты уставилась в одну точку и точно заледенела. Что-то неприятное вспомнила?

– Да нет, – Маша пожала плечами, – хорошее. Алексей Федорович незадолго до отъезда рассказывал мне, как они с Дмитрием Владимировичем проказничали в Морском корпусе...

– Дмитрий Владимирович? – удивилась Зинаида Львовна. – С каких это пор ты стала называть Митю по имени-отчеству?

Маша постаралась перевести разговор:

– Что, почта сегодня была?

– Привезли, но совсем недавно. Видно, из-за дождя задержались. Ты от Алеши письмо ждешь?

– Нет, я недавно от него получила сразу два письма. – Маша слегка покраснела. – Пишет, что ждет не дождется, когда мы приедем в Петербург.

– А вот от Мити опять ничего нет, – вздохнула Зинаида Львовна, – кроме того письма, в котором он сообщил, что Недзельские дали свое согласие на его брак с Алиной и вскоре, сразу же после нашего приезда, они обвенчаются. – Княгиня перекрестилась. – Только бы ничего не случилось. Да, а Алексей ничего такого про Митю не пишет?

– Нет, – покачала головой Маша, – да разве я не сказала бы вам, если бы он написал о нем.

– Конечно, конечно, – торопливо согласилась Зинаида Львовна. – Он может ничего о нем не знать, они ведь теперь в разных экипажах служат. – Она взглянула на часы и озадаченно произнесла: – Почему-то Владимир Илларионович к чаю задерживается. Уж не произошло ли что?

И тут же, словно в ответ на ее вопрос, распахнулись двери столовой, и на пороге появился князь Гагаринов с какими-то бумагами, которые он прижимал к груди. Княгиня взглянула на него и ахнула от удивления. Белый как мел, Владимир Илларионович, будто немощный старец, едва передвигающий ноги, подошел к столу и медленно опустился в кресло, положив дрожащую руку поверх бумаг. Маша разглядела, что это письмо, написанное крупными корявыми буквами.

– Что такое? – спросила испуганно Зинаида Львовна и прижала руку к сердцу. – Что это за письмо?

– Матушка, – князь посмотрел на жену и вдруг заплакал, – с Митей несчастье. Антон, его камердинер, написал мне, что наш сын заключен в Петропавловскую крепость за попытку убийства племянника императора великого князя Василия...

– Господи! О чем ты говоришь? Наш Митя? Не может быть! – закричала княгиня и перекрестилась на образа. – Разве он способен на такое?

– Матушка, успокойся. – Князь всхлипнул и прижал голову жены к своей груди. – Он ранил князя Василия в плечо из пистолета и, кроме того, жестоко избил его, сломал, кажется, челюсть...

Зинаида Львовна, не дослушав, коротко вскрикнула, оттолкнула руки мужа и потеряла сознание.

До Петербурга они добирались больше двух недель. Осенняя распутица, разбитые дороги, обеды на скорую руку, а то и всухомятку, с жидким чаем, который на почтовых станциях им подавали прямо в карету, – все это было ничто по сравнению с их отчаянием и горем.

Поначалу Маша пыталась разговорами отвлечь Зинаиду Львовну и Владимира Илларионовича от тягостных дум. Но, вольно или невольно, они вспоминали какое-нибудь событие, связанное с Митей, и тихая беседа заканчивалась слезами.

Поэтому девушка прекратила всякие попытки успокоить дорогих ее сердцу людей и, прижавшись головой к стенке экипажа, старалась задремать, чтобы забыться и не вспоминать о тех горьких минутах, когда ее любимый в первый и последний раз был ласков и нежен с ней. Возможно, ей следовало уступить ему тогда во флигеле, и кто знает, как бы в этом случае повернулись события? И нет ли и ее вины в том, что произошло с Митей?

Из его последнего письма они узнали, что Митя получил назначение старшим офицером на придворную яхту «Церера». Случайно оно запоздало и пришло на следующий день после сообщения Антона. И это радостное и счастливое письмо, в котором он описывал свою службу на «Церере», стало последней каплей в океане горя, поглотившем Полетаево и его обитателей.

Князь в одну ночь поседел и курил одну трубку за другой... И Маша с тоской наблюдала, как он рассыпает табак, а за обедом не может справиться с ножом и вилкой, часто роняет их и вдруг, прикрыв глаза салфеткой, горько всхлипывает. Этот высокий красивый человек, которому никто не давал его пятидесяти шести лет, в мгновение ока превратился в дряхлого старика с трясущимися руками и потускневшим взором.

Зинаида Львовна выглядела не лучше. Она перестала обращать на себя внимание, а темные платья и чепец подчеркивали глубокие тени под глазами и отчетливо проступившие морщины на лбу и в уголках рта. Прекрасные карие глаза, прежде так украшавшие ее, болезненно блестели, а лихорадочный румянец еще сильнее оттенял неестественную бледность лица.