Грех во спасение - Мельникова Ирина

– Только не умирай, Машенька! Я так люблю тебя! Только не умирай! – твердил он как заклинание, пробиваясь сквозь чащу, минуя завалы камней; переходил вброд многочисленные ручьи и болотца, карабкался на увалы и спускался в распадки – и все это без всякого роздыху, без единой остановки. Он спешил неведомо куда, торопился унести любимую подальше от того страшного места, где они чуть не приняли гибель, где навсегда пропали в темных глубинах Аргуни Антон и Васена...

Низкий туман опустился на тайгу, и теперь Митя шел словно по облаку, проваливаясь в него выше колена. Холодные струйки сбегали по его спине, слипшиеся от пота волосы свесились на лоб, лезли в глаза, но он не останавливался даже для того, чтобы отвести их с лица. И совсем не удивился, когда впереди в мутной пелене увидел вдруг дрожащее красное пятно – отсвет далекого костра. Он просто не мог не появиться! И Дмитрий пошел еще быстрее, не думая об опасности. Впереди костер – значит, там люди, тепло, еда, там спасение!

Но за несколько десятков шагов от огня он будто очнулся, остановился, пытаясь разглядеть, есть ли кто-нибудь около костра. Он понимал: те, кто его развел, не опасались, что их заметят, значит, это не казачья засада, а, вполне возможно, охотники или одинокий бергал, забредший в эти дикие края в поисках золота.

Присмотревшись, он заметил в густом березняке, затянувшем давнюю гарь на пологом склоне горы, приземистую и неказистую избушку, срубленную из грубо обтесанных бревен, с крохотным оконцем, обращенным на восток и затянутым, очевидно, бычьим пузырем.

Митя осторожно приблизился к ней. Дверь в избушку была открыта. Пригнувшись, он переступил через порог. В избе была всего одна комната, добрую половину которой занимала деревянная, срубленная топором кровать, покрытая лоскутным одеялом. В глинобитной печурке потрескивали дрова, а в закопченном котелке упревала пшеничная каша. Над окошком, на полочке – почерневшие иконы, под ними едва теплится лампадка. Она да еще огонь в печи – единственные источники света в этом жалком жилище.

Митя помедлил некоторое время, надеясь, что хозяева не заставят себя ждать, если только не попрятались с перепугу. Возможно, они сами опасаются встречи с незваным гостем...

Он прошел в глубь избы и положил Машу на кровать, а сам вышел наружу и огляделся по сторонам. Недалеко от избушки находился невысокий сруб, на котором стояло берестяное ведро. Митя вдруг почувствовал сильнейшую жажду. С того момента, как он очнулся на берегу реки, у него еще и капли воды во рту не было. Он подошел к срубу, который, как оказалось, огораживал родник, пробивающийся из-под скалы, взял в руки ведро и совсем уж было приготовился зачерпнуть воды, как услышал за спиной крик:

– Изыди, сатана! Отойди от сруба, анчихрист!

Митя оглянулся. От леса к нему спешила сгорбленная чуть ли не до земли старуха. В руках она держала несколько березовых полешек, но до сруба их не донесла, бросила на землю и грозной коршунихой налетела на непрошеного гостя:

– Убирайся, анчихрист! Пошто не знаешь, что без молитвы за водой негоже лезть! – Она выхватила из его рук ведро, торопливо закрестилась, забормотала молитву и вдруг подняла голову и узрела крест и образок на Митиной груди. Вмиг с необычайной резвостью отскочила от него, и с еще большей скоростью замелькала ее скрюченная, похожая на куриную лапку рука, творя крестное знамение.

– Свят! Свят! Свят! – почти в голос кричала старуха, отступая к своей избушке. – Спаси мя и помилуй душу мою, Господи Исусе! Не дай лицезреть еретика!

Еще больше согнувшись и прикрыв лицо черным платком, и так надвинутым по самые брови и заколотым под подбородком, она юркнула в избушку и тотчас же вылетела наружу, задыхаясь от страха. Упала перед избой на колени и стала бить поклоны в сторону закрасневшейся над лесом полоски зари.

И только сейчас Митя догадался, куда он попал. Бабка была из старообрядцев, крестилась двумя перстами, вот почему так напугалась его образка и того, что он прикоснулся к ее ведру. Он уже знал, что в тайге немало подобных тайных убежищ, где спасаются от мирской скверны, от царской и барской неволи, от судов и каторги неистовые «беспоповцы», старообрядцы или раскольники, не принявшие изменений и обновлений в русской церкви и вслед за своим духовником, протопопом Аввакумом, решившиеся на прямой бунт против церкви и государства.

Преследуемые церковью и государством, раскольники уходили за Камень, как тогда называли Урал, селились среди непроходимой тайги и гор, стремясь сохранить в чистоте свою веру и обычаи, которые отличались особой строгостью и нетерпимостью: молитва и крест на каждом шагу, замуж или жениться только по велению старца, вино, табак и чай – сатанинское зелье. Религиозные обряды соблюдались и проводились в старообрядческих общинах в том самом виде, в каком они были со времен крещения Руси: крестились двумя перстами, отбивали земные поклоны, молились иконам старорусского письма без окладов... Да и сам образ жизни в старообрядческих поселениях был суров и беспощаден к любым нарушениям богом положенного уклада. Мужчины непременно должны были носить бороды, а женщинам запрещалось спать без платка, иначе бес запутается в волосах и навлечет беду на всех...

Протопоп Аввакум неистов был в своей вере, проповедовал и ревностно соблюдал самоотречение от всяческих благ и соблазнов, ежедневное покаяние в грехах сущих и замышляемых, во избежание соблазнов носил власяницу под одеянием, отбивал по тысяче поклонов ежесуточно, творил ночные молитвы, ибо ночью отступает суета сует и молитва быстрее доходит до господа бога. И смерть принял лютую, но даже в огне, пожиравшем его тело, не отказался от веры и проклял еретиков-никониан и царских прислужников на веки вечные...

Вот почему так напугалась старуха, больше смахивающая на Бабу Ягу, чем на святую старицу, в одиночестве бьющую поклоны и молящуюся во спасение души всех благочестивых и грешников, когда в ее обитель вдруг ворвался еретик, исчадие сатаны, никонианин, да еще осмелился оставить на ее постели почти обнаженную простоволосую женщину.

– Бабушка, послушай, дай все рассказать! – попытался подступиться к ней Дмитрий, но старуха, яростно сплюнув, отпрянула от него, отгородившись массивным восьмиугольным крестом, и вновь зачастила свои молитвы, отступая к лесу, намереваясь, очевидно, улизнуть.

– Ну, бабка, – Дмитрий в три прыжка догнал ее и, ухватив за худенькие плечи, пару раз встряхнул, – я к тебе от великого горя пришел, и считай меня хоть чертом, хоть иродом, хоть самим сатаной, но я тебя не выпущу, пока не поможешь! У меня жена умирает, и я не намерен с тобой церемониться, если откажешь!