Несущая свет. Том 2 - Гиллеспи Донна

Когда она думала над этим, то в ее голове почему-то мелькнул образ Рамис.

Однажды утром Суния проснулась раньше других и увидела Ауриану стоящей на полу в косых лучах солнечного света, падавших из узкого оконца под потолком. Она прикрыла глаза, чтобы Ауриана приняла ее за спящую, и услышала несколько фраз из молитвы, которую та произносила страстным полушепотом.

— Сиятельная Родительница, одетая в солнце, Мать всего познания, ты даешь все, а со смертью забираешь это назад — я воздаю хвалу тебе за то, что ты уберегла Сунию…

Суния настолько изумилась, что у нее даже перехватило дыхание. Затем ее сердце наполнилось теплой и тихой радостью — впервые в жизни она оказалась кому-то нужна. Ауриана произносила благодарственную молитву за нее, Сунию.

Их помещение было отделено от соседнего металлической решеткой, за которой находилось двенадцать невольниц, которые имели возможность переговариваться с мужчинами, содержащимися в смежной камере — в одном месте известковый раствор, скрепляющий каменную кладку, выпал, и образовалась маленькая сквозная дырка, через нее можно было общаться. Женщины узнали, что среди сотни мужчин находились Коньярик с Торгильдом. Они были здоровы и несказанно обрадовались, получив весточку от Аурианы и Сунии. Все четверо стали как бы единой семьей, осуществляя связь с помощью женщин в смежной камере.

Ауриану явно выделяли среди прочих узниц. В дополнение к обычной пище ей давали финики, груши и яблоки, которыми она тайком делилась с другими. Каждый день ее осматривали лекари, менявшие повязки на ее ранах. Для скорейшего их заживления они обрабатывали раны специальными мазями. Лишь ей одной позволили умываться. Все это было непонятно и поэтому внушало опасения.

Ее раздражала присущая римлянам спешка и сухая, безликая деловитость. Очень редко доводилось ей наблюдать, чтобы кто-нибудь из них, от самоуверенных легионеров до лекарей, оружейников и рабов тепло, по-братски приветствовал друг друга. Живут ли здесь люди семьями? Рабы, обслуживающие этот народ, принадлежали к самым разным нациям, но и они, казалось, не знали своих товарищей по несчастью или делали вид, что не знали. И еще несказанно удивил способ, которым эти люди измеряли время. Подобно тому, как небо было разделено на квадраты решеткой в клетке, куда ее поместили, дни в Риме тоже были разделены на равные части, называемые часами. Вся жизнь зависела от этого расписания. Провозглашался час, и в арсенале начинали стучать молотки ремесленников, действуя на нервы невольников, или раздавалась мерная поступь преторианцев, готовящихся на плацу к триумфальному маршу под звуки фанфар.

На седьмой день Ауриана предприняла попытку завести разговор с часовыми, которым часто поручали охрану камер с пленниками. Время клонилось к празднику, все предвкушали близкое веселье, и дисциплина в легионах резко упала. Вскоре запомнившаяся пара часовых уже свободно болтала с ней, когда не было караульных начальников. На девятый день она уговорила все тех же часовых поиграть с ней в кости.

Чтобы придать игре хоть какой-то интерес, римляне дали ей несколько медных монет. Не успело закончиться их дежурство, как они стали добродушно ругаться — Ауриана выигрывала который раз подряд.

Между бросками она осторожно выпытывала у них необходимые ей сведения. Остальные невольницы или дремали, или же с восхищением наблюдали за ней. Им оставалось только диву даваться, откуда у Аурианы могло сохраниться столько мужества и хладнокровия, чтобы так непринужденно болтать с ненавистным врагом, облапошивая его у них на глазах, в то время, как большинство из их числа были все еще парализованы печальными переживаниями.

Каждое латинское слово произносилось Аурианой с какой-то тревогой.

— Скажите-ка мне, — говорила она как бы невзначай, продолжая неторопливо бросать кости, — что означает эта триумфальная процессия?

— Уж я обязательно разыщу того парня, который научил тебя нашему языку, и по суду оттягаю у него то, что проиграл тебе, — ответил ухмыляясь и развязно похохатывая преторианец по имени Юст, у которого были острые, наблюдательные глаза и чей цинизм был лишь бледной копией по сравнению с тонким цинизмом Деция.

— Это глупое, пышное представление устраивается, чтобы пустить пыль в глаза и заткнуть рты всему этому быдлу, — сказал темноволосый преторианец мощного телосложения с миниатюрным, как у гнома, лицом, на котором обильно выступили капельки пота. Изо рта его пахло странными приправами, которые римские повара добавляли к каждому блюду. — Если хочешь знать, то эта проклятая церемония и есть главная цель войны для Императора, а вовсе не завоевание новых земель.