Проснись, моя любовь! - Шоун Робин

Что-то было неправильно.

Ее записка. Что-то в записке Морриган было не так.

Он опустил вилку на тарелку и развернул записку. Почерк был небрежным, но этого следовало ожидать. По содержанию… ну ладно, возможно Морриган обладает какими-то неизведанными еще глубинами. Нет, это был…

- Вы не можете увидеть ее, она борется с искушением!

- Дайте мне пройти, черт вас возьми. Морриган - моя жена. Я буду видеть ее всегда, когда пожелаю.

- Нет, я не позволю вам беспокоить ее; это грех, что муж беспокоит жену при свете дня!

Чарльз твердо отодвинул Хэтти от дверного проема и вошел в комнату Морриган. Его «жена» сидела за столом. Перед ней лежал лист бумаги, на котором она что-то тщательно писала, поглядывая в раскрытую большую Библию.

- Moрриган, моя дорогая, я приехал, чтобы взять вас на прогулку. Это плохо для здоровья - целыми днями сидеть в этой комнате. Пойдемте, утро просто замечательное. Дождь закончился; сияет солнце.

Mорриган продолжала писать, как будто его там не было, как будто она в добавок к своей хромоте была еще глухой и немой. Он подавил искру раздражения.

- Что вы пишете? - Чарльз прошел к столу, отвратительный смрад Хэтти следовал за ним. Он сдержал порыв повернуться и вступить с ней в прямое противостояние.

- Можно посмотреть?

Не дожидаясь согласия, Чарльз склонился над плечом Морриган. Она переписывала текст из Библии. Ее почерк был тяжеловесно медленным с необычным левым уклоном. Даже тот факт, что она писала левой рукой, не объяснял такую степень уклона.

- Морриган, вы часто делаете это? Переписываете Библию?

Морриган подняла на него черные глаза. Эти глаза должны были казаться привлекательными, но все больше и больше начинали напоминать бездонные колодцы.

- Да, конечно, милорд. - Она открыла ящик, достала пачку листов и вручила ему.

Чарльз непонимающе уставился на бумагу, затем снова опустил глаза вниз, погрузившись в эти колодцы, похожие на глаза. Глаза змеи. Он видел такие глаза у кобры перед нападением.

Неожиданно его разум осознал то, что сначала увидели глаза, когда он брал в руки стопку бумаги. Пристальный взгляд метнулся к тяжелой кипе листов в руках. Он медленно проглядел их - больше ста, двухсот, трехсот листов бумаги. Может даже четыреста. Излишний левый уклон действовал почти гипнотически, скорее как повторения в янтре.^[11]

Чарльз снова сосредоточился на записке Морриган.

- Милорд?

Он взглянул на стоящего в дверях лакея. Дверь была открыта ровно настолько, чтобы он смог протиснуться, заведенной за спину правой рукой он придерживал ручку двери, как будто мешая кому-то ворваться. Чарльз заметил, как мужчина и дверь резко дернулись.

- Простите меня, милорд, но…

- Прочь с дороги, ты проклятый сассенах! Когда лорд узнает, что я хочу сказать, он выслушает меня!

Дверь и лакей дернулись снова, отлетев в разные стороны: дверь открылась, хлопнув по наружной стене, а лакей растянулся на мраморном полу в коридоре. В дверном проеме во всем своем мрачном, грязном великолепии стояла Хэтти, более чем когда-либо похожая на бульдога с торжествующими злорадными глазами и неразборчивым рычанием. Лакей поднялся на ноги и ринулся к старой ведьме.

- Достаточно, Роди.

Чарльз посмотрел на Хэтти, которая так долго при каждом возможном случае игнорировала его, а теперь сама искала встречи.

- Ты можешь идти, - добавил он, обращаясь к раскрасневшемуся лакею.

Хэтти впилась взглядом в лакея, затем посмотрела на Чарльза. Переполненное злобой лицо осветилось самодовольным триумфом, как у собаки, зажавшей между зубами желанную кость и гордо демонстрирующей свой трофей проигравшим дворняжкам.

- Пожалуйста, может, вы соизволите войти? - самым учтивым голосом спросил Чарльз. - Закройте дверь. Сейчас же. Я полагаю, что вы хотите что-то обсудить со мной?

Хэтти закрыла дверь:

- Да, зуб даю, что вы не захотите, чтобы хто-нибудь услышал то, что я скажу. Не так ли, ваша светлость?

Хэтти уставилась на стремительно вставшего со стула смуглого барона-варвара. Он был в вылинявшем зеленом утреннем сюртуке, облегающих кожаных бриджах и в сапогах, столь блестящих, что они отражали солнечный свет, льющийся из открытых окон. Такой приземленный и с низменными желаниями. Она скрестила руки на сморщенной груди.