Последний дар любви - Арсеньева Елена

Он был влюблен самозабвенно. Ему чудилось, будто только здесь, рядом с Екатериной, когда целует ее, играет ее роскошными косами, он живет своей истинной жизнью. А там, в других покоях, в окружении жены-императрицы и детей, лишь играет некую навязанную судьбой роль.

Ну что ж, играл он ее очень хорошо. Цесаревич Александр, которому поначалу не хотелось жениться на датской принцессе Дагмар, чего очень желал бы император, вдруг нешуточно увлекся фрейлиной своей матушки Марией Мещерской. Отец сурово выстыдил его и сказал:

– Когда ты будешь призван на царствование, ни в коем случае не давай разрешения на морганатические браки в твоей семье, ибо это расшатывает трон.

Вскоре император строго запретил своему младшему сыну Алексею жениться на обожаемой им фрейлине Александре Волковой. Оба они были несчастны всю жизнь.

Конечно, Екатерина не могла не слышать об этих случаях. И, хотя она никогда не принимала всерьез обещание императора жениться на ней, все же бывала ранена тем, что принимала за отступление от святых для них клятв. Тем более что у нее вскоре появилось основание для беспокойства и страха. Она узнала, что беременна.

Софью Перовскую арестовали вместе с группой рабочих, среди которых она вела пропаганду за Александро-Невской заставой. Ее посадили в Петропавловскую крепость, но за отсутствием улик после нескольких месяцев заключения выпустили на поруки к отцу. Он отправил ее с матерью в Крым, где находилось их имение. Не слишком-то легко было ей стать обязанной свободой ненавистному родителю!

Целых три года пришлось ждать процесса, и все это время Софья должна была отказаться от революционной деятельности – строг был установленный за нею полицейский надзор.

Перовская делала все, чтобы и из этого мертвого времени извлечь пользу. Она не верила больше в пропаганду среди спящего народа, но не исключала, что придется этим заниматься. Желая хорошенько подготовиться, она решила изучить фельдшерство.

И вот начался наконец так давно ожидаемый процесс, в котором вместе с Перовской были замешаны почти все члены кружка «чайковцев». Софью оправдали, однако она сочла за благо перейти на нелегальное положение. Так было удобнее заниматься не столько пропагандой, сколько боевыми действиями: пыталась освобождать арестованных, разрабатывала планы самых лихих акций, а потом, познакомившись с Андреем Желябовым, всецело отдалась ему и террору.

Однажды она попалась полиции: на свою беду заехала в Крым, в Приморское, повидаться с матерью; но почти тотчас была арестована и отправлена в столицу в сопровождении жандармов. Она решилась бежать – и вскоре как ни в чем не бывало явилась в Петербурге.

Софья воспользовалась избытком предосторожностей, употребляемых сторожившими ее жандармами, которые, не спуская с нее глаз днем, ночью легли спать в одной с ней комнате, один – у окна, другой – у двери. В своем рвении они не обратили внимания, что дверь отворяется не вовнутрь, а наружу. Когда жандармы захрапели, Перовская тихонько отворила дверь и, спокойно перешагнув через жандарма, незаметно выскользнула из вокзала. Прождав несколько времени в роще, она села в первый ночной поезд, не взяв билета, чтобы жандармы не могли справиться о ней у кассира. Притворившись бестолковой деревенской бабой, не знающей порядков, она, не возбудив ни малейшего подозрения, получила от кондуктора билет и преспокойно доехала до Петербурга. А в Чудове проснувшиеся жандармы метались как угорелые, отыскивая ее повсюду.

Шло время, и вот решено было провести настоящую акцию, которая должна была всколыхнуть стоячее болото народного сознания. Попытались взорвать царский поезд, следовавший из Крыма в столицу. На двенадцатой версте от Одессы, возле города Александровска и в пригороде Москвы сделали подкопы к железнодорожной насыпи, куда заложили мины.

Софья работала наравне с мужчинами. В делах она не берегла себя. Эта маленькая, грациозная, вечно смеющаяся девушка удивляла своим бесстрашием самых смелых мужчин. Природа, казалось, лишила ее способности чувствовать страх, и потому она просто не замечала опасности там, где ее видели другие. Впрочем, необыкновенная находчивость выручала ее из самых отчаянных положений. Особенно хороша была Софья в ролях простых женщин – баб, мещанок, горничных.

Когда террористы рыли подкоп для взрыва царского поезда, они жили у мещанина Сухорукова. Сама Перовская на нелегальном положении звалась Мариной Ивановной Сухоруковой.

Однажды купец-сосед зашел к Сухорукову по делу о закладе дома. Хозяина не оказалось на ту пору. Перовской очень не хотелось допустить нежданного посетителя до осмотра дома, и во всяком случае нужно было оттянуть время, чтобы дать товарищам возможность убрать все подозрительное.

Она внимательно выслушала купца и переспросила. Тот повторил. Перовская с самым наивным видом опять переспрашивает. Купец старается объяснить как можно вразумительнее, но бестолковая хозяйка с недоумением отвечает:

– Я уж и не знаю! Ужо как скажет Михайло Иваныч.

Купец опять силится объяснить. А Перовская все твердит:

– Да вот Михайло Иваныч придет. Я уж не знаю!

Долго шли у них эти объяснения. Несколько товарищей, спрятанных в каморке за тонкой перегородкой и смотревших сквозь щели на всю эту сцену, просто помирали от подавленного смеха: до такой степени естественно играла она роль дуры мещанки. Даже ручки на животике сложила по-мещански.

Купец махнул рукой:

– Нет уж, матушка, я лучше позднее зайду! – И ушел, к радости Перовской.

В другой раз рядом с домом Сухорукова случился пожар. Сбежались сердобольные соседи выносить вещи. Разумеется, войди они в дом, все бы погибло. А между тем какая возможность не пустить? Однако Перовская нашлась: схватила икону, выбежала на двор и со словами: «Не трогайте, не трогайте, Божья воля!» – стала против огня и простояла, пока не потушили пожар, не впустив никого в дом под предлогом, что от Божьей кары следует защищаться молитвой.

Работа по рытью подкопа была адская: задыхаясь от удушья, в ледяной воде, которая подтекала со всех сторон, террористы несколько месяцев рыли и рыли сутки напролет.

– Невозможно, товарищи, – бормотали, задыхаясь, мужчины, выползая из подкопа, заморенные, с зеленоватыми лицами. – Совсем как в могиле. Свеча гаснет. Какие-то миазмы идут из земли. Воздух отравлен, нельзя дышать.

Недоставало сил проработать и пять минут. На восемнадцатой сажени подкопа дело застопорилось на сутки. Между тем времени оставалось в обрез.

– Эх, вы, мужчины! – с презрением воскликнула Перовская. – Называетесь сильным полом!