Последний дар любви - Арсеньева Елена

– Конечно Трубецкая! – не задумываясь ответил великий князь Александр Николаевич. – Впрочем, я ее мало знаю. Надо почаще бывать в твоих апартаментах, рассмотреть ее получше, познакомиться поближе.

Мэри сделала большие глаза и засмеялась, предвкушая… приключение. Может, даже любовное приключение…

Именно на Мари Трубецкой остановил выбор император Николай и не замедлил сообщить об этом жене. И снова, как в прошлый раз, с Наташей Бороздиной, она в замешательстве уставилась на салфетку и пробормотала, что хотела бы быть в курсе происходящих событий.

Муж кивнул. Он тоже не любил пускать все на самотек. Ах, ну как тут не помянешь добрым словом незабвенную княгиню Дарью! Увы, она окончательно рассталась с Россией и жила теперь в Париже. Император пытался вернуть ее своим приказом. Она отказалась повиноваться. Николай разозлился. Она что, посмела обидеться? Он прибегнул к помощи князя фон Ливена. Однако княгиня Дарья не подчинилась супругу еще с большей легкостью, чем императору. Христофор Андреевич страшно разгневался, но ни в гневе супруга, ни в гневе венценосца не было толку. Им обоим остались неведомы – и останутся навсегда! – истинные причины ее упрямства и нежелания возвращаться в Россию…

Итак, на Дарью Христофоровну надежды не было никакой, и он вновь вспомнил об этом сейчас с обидой.

– А есть ли кто-нибудь, какая-нибудь девушка, которой можно доверять? – спросил он, глядя на жену.

Александрина кивнула:

– Есть. Ее зовут Варенька Шебеко. Подружки называют ее Вава. Она очень мила, но весьма невзрачна, а потому с охотой станет…

Александрина замолчала и взялась за кофейник, однако Николай прекрасно понял, что хотела сказать жена. Дурнушка-фрейлина охотно станет шпионить за своей хорошенькой подругой и дважды с охотой вставит ей палки в колеса, причем наилучшей маскировкой ее завистливым козням станет прямой приказ императора и забота о государственных интересах.

Он попросил Александрину показать ему эту Ваву – ну что за имя?! Николай терпеть не мог уменьшительные имена, сложенный на младенческий манер: Вава, Диди, Кики, Мими, Люлю, Зизи… За шестнадцать лет супружеской жизни между ним и женой вспыхнула единственная ссора. Случилось это, когда Александрина попыталась назвать его Коко. Кое-как он согласился именоваться Ники, но предпочитал, когда его называли Никс[4]. В этом имени была хоть какая-то решительность, пусть даже это была решительность отрицания!

Так вот, Вава.

Вава Шебеко оказалась и впрямь неприглядна, зато обладала пылкими, умными, выразительными глазами, которые вспыхнули, когда она услышала о поручении императора.

Император сразу смекнул, что девушка была такой же прирожденной интриганкой, как Дарья Христофоровна.

– Только вот что, дитя мое, – ласково сказал он, – постарайтесь, чтобы действия ваши заинтересованными персонами замечены не были. Если вы восстановите против себя великого князя, я вынужден буду удалить вас от двора, а этого вам вряд ли хочется.

Конечно, Ваве этого не хотелось. И она поклялась, что все выполнит с охотой, но останется совершенно незаметной.

Император порадовался, что нашел новую шпионку, потому что сын с Мари Трубецкой глаз не сводил. Слава Богу, больше о Наташе Бороздиной даже не вспоминал!

У Мари закружилась голова, когда она обнаружила, что наследник осаждает ее. Он казался совершенно влюбленным. Ох, какой елей пролило это ухаживание на ее сердечную рану! Барятинский не подавал о себе никаких вестей. Бросил, забыл, поменял на какую-нибудь черкешенку… Мари была невыносимо, безумно самолюбива, и хотя Барятинский ей никогда ничего не обещал, она считала его изменником. И все же, отчаянно флиртуя с цесаревичем и понимая, чего он хочет, она пока не могла решиться. Распаляла его, распалялась сама, но что-то ее все же сдерживало. Ждала какого-то знака от судьбы.

И вдруг до Петербурга дошли слухи о гибели Барятинского.

Узнав об этом, Мари лишилась чувств. Весь день она проплакала и оставалась в своей комнате. Потом вышла, но была так грустна, что с нею даже Мэри опасалась болтать, а Александр посматривал издали и чувствовал, что теряет терпение.

Николай Павлович наблюдал за «щенками» и наслаждался. Ужасно хотелось с кем-нибудь заключить пари, что уже послезавтра ухаживания сына увенчаются успехом! Но не хотелось прослыть бо€льшим циником, чем он уже и так слыл. Поэтому он лишь прищелкнул языком, когда через два дня получил от Вавы Шебеко сообщение, что цесаревич на два часа задержался во фрейлинских покоях, а вслед за этим Мари Трубецкая внезапно сказалась больной.

Ну, что он говорил?! Жаль, что не поспорил хотя бы с Адальбергом, подумал Николай с насмешкою и не преминул вспомнить Шекспира:

Вообще, устроена прелестная головка Мари Трубецкой была очень странно. Пожалуй, другую девушку известие о смерти возлюбленного надолго отвратило бы от светских удовольствий и уж точно не бросило бы в объятия первого подвернувшегося мужчины, не суть важно, цесаревич он или какой-нибудь пошлый гусарский поручик. Однако смерть Барятинского была ею воспринята, как бесспорное доказательство его измены. Коварной измены! И, в страстном желании хоть как-то ему отомстить, пусть даже мертвому, Мари с каким-то извращенным, почти страдальческим наслаждением отдалась великому князю Александру. И почувствовала себя истинно королевой… Хотя стала она после этого всего лишь la reine d'une gauche main[5], как называют фавориток французы.

Что же касается Барятинского, то произошло с ним вот что.

В те годы действия русской армии против горцев особыми успехами не отличались, главное было не столько наступать, сколько удерживать взятую ранее территорию между крепостью Анапой, морем и устьем Кубани. В одной из экспедиций в сентябре 1835 года против племени натухайцев, живших в верховьях реки Абин, участвовал и Барятинский. Командуя сотней пеших казаков, в пылу рукопашного боя, окончившегося победой над горцами, князь был тяжело ранен ружейной пулей в бок.

Его вынес из боя бывший офицер, разжалованный в рядовые, Николай Колюбакин. Рана была очень серьезная (пулю до конца его жизни не извлекли), и он двое суток находился между жизнью и смертью, в беспамятстве. В один из редких моментов, когда возвратилось сознание, Барятинский продиктовал командиру черноморских казаков Безобразову духовное завещание, в котором распределил все свое имущество между родными и друзьями и просил ходатайствовать о возвращении Колюбакину офицерского звания. Последнюю просьбу исполнили, однако ходатайство это и явилось причиной для распространения слухов о гибели Барятинского.