Страшное гадание - Арсеньева Елена

Марина тихо ахнула. Теперь она поняла, что в руки ей попались не разрозненные записи, а дневник – исповедь жизни Джаспера Маккола, изорванная в клочья в приступе ярости или отчаяния. А может быть, приступ болезни помрачил его ум, заставив зачеркнуть, скомкать записи, как бы отрекаясь от всего, чем он жил.

Марина задумчиво оглянулась на больного. Ей было неловко читать это – все равно как подслушивать разговор, не предназначенный для чужих ушей. Но уже почти лихорадочное нетерпение овладело ею. Что-то подсказывало: читая записи Джаспера, она немало узнает о своих новых родственниках, и это поможет ей держаться в общении с ними верного тона. Сейчас она живет как бы вслепую, блуждает с завязанными глазами в дремучем лесу тайн и секретов, порою – до чего уже дошло! – путая реальное с призрачным. А ведь общеизвестно, что, подслушивая да подглядывая, не только узнаешь немало интересного, но порою и жизненно важного. Несомненно: та же аксиома применима и к чтению чужих писем и дневников.

Отбросив сомнения, она поднесла к глазам новый листок – и немедленно была вознаграждена за свою решимость, прочитав:

«Все-таки, хоть у них были разные матери, они сыновья одного отца, а потому – два его живых повторения. Их основные черты: гордость, отвага странствующего рыцаря и безжалостное сердце. Что в Алистере, что в Десмонде уживаются две страсти: лошади и женщины. Они приручают первых и укрощают вторых с одинаковой легкостью, однако (чернила растеклись). Алистер кажется истинно влюбленным, хотя я и наблюдаю за ним с недоверием. В нем есть нечто роковое, он фаталист. Я нахожу подобную обреченность в себе. И как мне жаль это милое, невинное, прелестное существо, которое всецело предалось ему! Их любовь напоминает мне цветок, который приглянулся садовнику для букета и будет скоро сорван, а значит – увянет. Впрочем, поживем – увидим».

Джаспер пошевелился, и Марина судорожно разжала пальцы. Tак воришка, схваченный на месте преступления, пытается отбросить украденное, наивно веря, что никто ничего не видел и его ни в чем не обвинят.

И «воришке» повезло. Джаспер даже не обратил на нее внимания. Дрожащей рукой он дотянулся до табурета, придвинутого Мариною, нашарил иглу и принялся протыкать ею шарик, вздувшийся до самых краев в трубке. Оттуда вырвался воздух, и Джаспер медленно, с наслаждением затянулся сладковатым дымом. Глаза его опять полузакрылись, чубук выпал изо рта. Он вновь задремал, и Марина без зазрения совести схватила новый листок.

«Обыкновенное следствие путешествия и переездов из земли в землю – это то, что человек привыкает к неизвестности, страшной для домоседов. И все-таки по возвращении меня неприятно удивили лица моих соотечественников. Сколь гармоничны, гладки, плавны, добры черты лиц китайцев и особенно китаянок! Физиономии же англичан можно разделить на три рода: угрюмые, добродушные и зверские. Клянусь, что нигде не случалось мне видеть столько последних, как здесь, в моем родном доме!»

Марина невольно прыснула, пробормотав: «Ей-богу, мне тоже!» – и продолжила чтение, радуясь, что в следующих листках почти ничего не вычеркнуто:

«Я – самое жалкое и недостойное для них для всех существо, ну еще бы! Ведь отец лишил меня наследства! За что? Все народы обогащены путешествиями, а прежде всего – Англия. Да если бы он видел огромные кипы описаний этих путешествий, в лист, в четвертушку, в осьмушку, которые сыреют в книжных кладовых! Неужели их авторов всех лишили наследства? Никто не верит, что я не так уж грешен, как хотелось бы думать отцу. Он лелеял свою жестокость и со всем пылом подпирал ее самыми нелепыми доводами. Да бог знает, что было бы с ним самим, когда б он хоть раз испытал то, что выпало мне на долю! Чтобы оценить опиум, мало трусливому после двух-трех затяжек сделаться храбрым и дерзким, слабому – сильным, глупцу – гениальным. Мало испытать счастье полного перерождения своей личности. Чтобы воистину оценить силу и всемогущество опиума, надо изведать бездну страданий. Вот, например, бессонница. Это адская мука при жизни! Слышать, как посреди гнетущей тишины последовательно проходят минуты ночи, ворочаться с боку на бок на своей постели, бороться против непобедимого внутреннего волнения, чувствовать какое-то страшное замирание сердца – это такая пытка, понять которую может только тот, кто сам ее уже перенес.

При употреблении опиума нечего бояться бессонницы. Через самое малое время болезненное раздражение уступает место какому-то легкому возбуждению, которое переходит в приятную дремоту. Физическая боль более не существует, и если верно мнение, что роль медицины состоит главным образом в облегчении страданий, то опиум – ее всемогущее орудие.

Англичанину не поверить в это! Англичане дадут несчастному скорее умереть в мучениях, боясь обмана, оскорбительного для их самолюбия! Но опиум – это самая прекрасная и правдивая ложь на свете.

Но… даже Сименс глядит на меня с унизительным, жалостливым отчуждением. Сименс! Ну, он ведь праведник, а я… Но я хотя бы не убивал никого. Удивляюсь этой снисходительности властей к систематическим убийствам несчастных женщин, на которых возведена напраслина. Ведьмы! Экая чушь! Убийства, это просто убийства… Очевидно, правительство полагает, что народу необходимо каким-то образом выплескивать свое недовольство, пока это не приняло столь кошмарную форму, как во Франции. Революция – безумное воплощение безумных мечтаний! В Китае для успокоения людей и воплощения их грез существует опиум… из-за чего я и удостоен брезгливости всего своего семейства. Одна только Елена…

Милейшее существо. Конечно, сочетание мягкости характера и застенчивости завоюет любое мужское сердце. Легкое жеманство тоже кажется очень милым, однако не это ее главные достоинства. С красотою в ней соединено умение поглядеть на мир глазами своего собеседника, даже как бы прожить в одну минуту всю его жизнь. Не представляю, что она может судить, а не оправдывать! Она простила Джорджу все его прегрешения. Не удивлюсь, если ей известно и про леди К., и про ребенка. Кстати… еще одно потрясение ожидало меня по приезде. Клер покончила с собой. Считается, что она утонула, когда лодка опрокинулась, но я не сомневаюсь: это тщательно подготовленное самоубийство. Но дитя, несчастное дитя, еще один мой племянник или племянница… я этого не узнаю никогда!.. Похоже, это маленькое существо пополнит ряды тех детей, которые никогда не знали любви – а ведь их называют детьми любви. Леди К. – с нее сталось бы свершить самое страшное! Помню, как она клялась, что никогда, никогда Джордж не увидит их ребенка, кричала, какое счастье, что дитя ничуть не похоже на Макколов, что его невозможно будет узнать и никто никогда не заподозрит… Она намекала на какое-то врожденное уродство, но тут же прикусила язычок. Я уехал тогда, так и не узнав, какую судьбу выберет Клер для младенца, а вернувшись, услышал о ее давней гибели. Где-то растет подкидыш, даже не подозревая…»