Страшное гадание - Арсеньева Елена

«О господи! – в страшной тоске подумала Марина. – Что я здесь делаю, господи?!»

Подходил к концу февраль, а признаков зимы Марине так и не удалось увидеть. Каждый день розовая заря приводила за собою прелестный день, потом золото солнца сменялось серебром луны. Если даже и собирались по ночам сырые, прохладные тучи, то восходящее солнце снимало туманный покров с равнин. Переход зимы в весну был настолько плавным, что Марина удивлялась: зачем англичанам вообще придумывать разные названия для времен года? Это просто как бы одна пора – иногда теплее, иногда холоднее, а все одна. Вот ведь и летом дни выпадают то жаркие, то прохладные, а все равно – лето и есть лето. «Зимой и летом одним цветом – это не елка, нет, – сердито думала Марина. – Это Англия! То ли дело в России…»

Зима – так уж зима. Лежит, одетое белым саваном, огромное поле, а лес, окаймляющий его крутым крылом, чудится начерканным черной сажею по белой стене. Все заметено, все бело, все недвижимо, лишь виялицы-поползухи [22] мятутся по стылой земле, прося у госпожи Зимы нового себе заделья. Потом вдруг синеет небо, распрямляет оледенелые ветви лес, сереет, ноздреватеет снег, и синичкино «тинь-тинь» все настойчивей призывает Весну-Красну, и с каждым днем зиньке [23] вторит все более многогласый и радостный птичий хор. Поле зеленеет озимью, колосья постепенно подымаются все выше, ходят под ветром зеленовато-серебряной волной, жаворонок самозабвенно звенит в слепящей, сверкающей, хрустальной вышине, а лес тихо, прохладно, неумолчно шумит. Потом поле меняет серебро на чистое золото, и желтые шелка разливаются, волнуясь и переливаясь, до самого края земли, кое-где сбрызнутые небесной синевой васильков. Потом начинается жатва, и совсем скоро с жалостью видишь оголенное поле: оно стало как бы еще обширнее, и только кое-где синеет на нем одинокий василек да ветер качает обойденные серпом колосья. Спустя немного времени по полю закраснеются звездочки полевой гвоздики, но им недолго радоваться: лето уходит, и скоро пласты черной, жирной земли, взвернутые плугом, заблестят под солнцем, а над ними полетят белые нити тенетника. Лес стоит, словно многоглавый, многоцветный дворец: алый, желтый, зеленый, багряный, и тихий шорох падающей листвы благоговейно сопровождает явление владычицы Осени. Но недолговечна ее пышная, умирающая краса! Серые тучи занавесят дождями все вокруг от земли до небес, ветер бесстыдно, жадно будет рвать в клочья роскошные мокрые одежды… и совсем скоро белая пелена вновь окутает землю, погружая округу в зачарованный сон до новой весны.

Марина страстно сжала руки у груди: так вдруг захотелось домой! Где-то сейчас празднуется Масленая неделя, а не то уже и отошла. Снег тает, но еще можно скатиться с горы на салазках, хохоча и задыхаясь от морозного ветерка… Она оглянулась: вон тот склон весьма пригоден был бы для катания на санках, которые вылетали бы прямо на середину реки. Нет, увы, никакого льда: несмотря на февраль (вроде бы до водополья [24] еще жить да жить!), светлая река тихо струится между зелеными бархатными берегами, соперничая гладкостью вод с озером, в котором, как в вечном зеркале, отражается замок.

Марина тяжело вздохнула. Спасение лишь в том, что в замке огромная библиотека. Только книги помогали убивать время и гнали тяжелые раздумья. Она старалась вообще не думать о происходящем в замке. Только окунись в эти события – и они втянут тебя, как в омут, с головой! «Достаточно ты натерпелась страху, запертая в башне, – увещевала себя Марина, стоило ей только забыться и начать плести венок размышлений. – Мне нет здесь дела ни до чего! Ни до Гвендолин, которая то ли была, то ли нет ее вовсе. Ни до Джаспера с его опасными намеками и пристрастием к ядовитому зелью. Ни до этих двух бедных брошенных невест, помешавшихся от горя, – одна больше, другая меньше. Ни до…»

Она вздрогнула. Упомяни о черте, а он уж тут. Десмонд спускается с пологого бережка, похлопывая хлыстиком по высоким сапогам. Сейчас увидит ее – и повернет прочь, сделав вид, что шел вовсе не сюда… Марина глядела исподлобья, недоверчиво: Десмонд никуда не сворачивал, шел прямо к ней, и на лице его не было этого всегдашнего надменного, ненавистного ей «милордского» выражения: он смотрел чуть ли не с улыбкой! Как говорят в России, не иначе, леший в лесу сдох!

– Добрый день, кузина Марион! – приветливо окликнул Десмонд.

– Добрый день, – чопорно отозвалась «кузина» и весьма кстати ввернула недавно затверженную непременную фразу: – Хорошая погода сегодня, не правда ли?

– Правда, правда! – озорно закивал Десмонд. – А вы, как я погляжу, изрядно англизировались, а?

Марина опасливо прищурилась. Что это его так разобрало? Смеется, глядит приветливо, глазами поигрывает… Не задумал ли чего? Она покосилась поверх головы Десмонда: за деревьями видны только верхушки башен, и никто не увидит, не услышит, если Десмонд начнет ссориться с ней – или любезничать. Любезничать? А почему бы нет? Марина ведь кое-чего добилась, науськав Сименса на воображаемую ведьму: если он еще не рассыпал по коридорам мак (может быть, просто не удавалось найти его в таком огромном количестве), то сам по ним шастал еженощно, и сколько Марина ни стерегла, она ни разу не видела Агнесс, идущую к Десмонду ночью. Возможно, конечно, что они по-прежнему встречались, только нашли себе другое местечко для тайных ласк. Однако очень может быть, что милорд, лишенный привычных утех вот уж сколько ночей, распалился и пожелал их немедля получить от кого угодно – скажем, от той, которая принадлежит ему по праву.

От одной только мысли об этом Марина почувствовала сердечное биение и жар между ног. Вот как накинется на нее сейчас… Она мгновенным взглядом окинула землю вокруг: трава мягкая, истинный бархат, так и манит прилечь. Она не ушибется, когда Десмонд опрокинет ее наземь, но лорду придется изрядно постараться, чтобы получить желаемое! Она мстительно поджала губы – и тут же растерянно моргнула, когда чей-то насмешливый голосок вдруг пробормотал где-то в глубинах ее размышлений: «Уж, наверное, у него хватит сил задрать тебе юбку как можно скорее, не то ты сама разорвешь на нем штаны!»

У Марины дыхание перехватило: зловредный голосишко, кому бы он ни принадлежал, ее нечистой совести или бесу-искусителю, сказал чистую правду!

Десмонд глядел на нее, приподняв брови, с явным изумлением наблюдая, как мгновенно меняется выражение ее лица. Наверное, оттого, что он так увлекся этим зрелищем, он не кидался на Марину, не валил ее наземь, не задирал юбку – и она перевела дух с чувством не то разочарования, не то облегчения.