Бриллиант для короля - Бенцони Жюльетта

— Стоило тогда брать с вас это слово! Продолжайте же, я вас слушаю!

— Что еще сказать? Дни, похожие один на другой, текли медленно. Со мной хорошо обращались, страдала я лишь от отсутствия свободы и вечной полутьмы, потому что камера освещалась одним узким, похожим на щель, зарешеченным окном. Оно располагалось слишком высоко, чтобы я могла в него выглянуть, зато по нему можно было судить о толщине стен в Бастилии ^[16]... Кормили меня обильно и даже слишком, белье было чистым и мыла вдосталь, но время шло, — я догадалась, что наступила осень, после того, как у меня в камине развели огонь, — и меня одолела тоска. Я не знала, в чем меня обвиняют, а значит, не могла понять, смогу ли я когда-нибудь выйти из тюрьмы. С каждым днем я слабела. Мне стало трудно подниматься с кровати, и целыми днями я лежала. Вы представить себе не можете, до какой степени я чувствовала себя усталой. Ко мне пришел тюремный врач и прописал укрепляющее, но я отказалась его принимать, у меня совсем не было аппетита. Но однажды ночью ко мне вошли тюремщик и несколько стражников, мне объявили, что меня отвезут туда, где я смогу поправить свое здоровье.

Я была так слаба, что не могла идти, и меня отнесли в карету, она тоже была закрытой, как та, в которой меня привезли в Бастилию, но на этот раз я была не одна. Со мной рядом сидел какой-то немолодой человек. Он не назвал своего имени, но сказал, что он врач, и уверил, что меня везут туда, где я стану чувствовать себя лучше.

— Он сказал правду?

— С Бастилией не было никакого сравнения. Меня поместили в красивой комнате, обтянутой розовым Дамаском, с белыми шелковыми занавесками на окнах, с изящной мебелью, с цветами. В соседней комнатке стояла ванна. Большие окна выходили в лес, но на них тоже были решетки. Мне объяснили, что решетки здесь для защиты и безопасности. В комнате были книги, гитара, домашние платья, духи и притирания. Пожилой человек, с которым я ехала, навещал меня через день, занимался моим здоровьем и говорил только о нем. Так же вели себя слуги. Мне прислуживали мужчина и женщина, внимательно и по-своему любезно, но появлялись они только в положенные часы или тогда, когда я просила что-то мне принести. На мои вопросы они не отвечали. Однажды вечером приехал господин де Лувуа и разделил со мной ужин. Он сказал, что доволен тем, как я выгляжу, осведомился, не нужно ли мне чего-нибудь. Я ответила, что хотела бы уехать отсюда, но он возразил, что это невозможно. Пока невозможно. Что он под свою ответственность увез меня из Бастилии, потому что я стала там чахнуть. Но пока все должны думать, что я по-прежнему в заточении, и на свободу я выйду еще не скоро. Важно, чтобы беспокойство, охватившее всех в связи со скоропостижной смертью королевы, утихло. А там видно будет. Он ждал изъявлений благодарности, и я его искренне поблагодарила. Мы говорили обо всем и ни о чем... В основном о короле: он восхвалял его на все лады и пел ему дифирамбы. Господин де Лувуа стал посещать меня каждый вечер. Сначала его визиты мне были даже приятны, но продлилось это недолго.

— Почему? — задала вопрос мадемуазель Леони, слушавшая рассказ Шарлотты со все возраставшей тревогой.

Ей не нравилось преображение в кроткого барашка министра, о котором все знали, что он хищный и безжалостный волк. По ее мнению, ни мягкостью, ни состраданием этот человек не отличался. А если кого-то напоминал, то разве что мольеровского Тартюфа.

Шарлотты закашлялась, у нее перехватило горло. Но она все-таки набралась мужества. Но не смогла продолжить. Отвела глаза.

— Трудно объяснить. Слишком уж он был любезен и предлагал весьма странные вещи: например, поехать с ним в Италию, чтобы мне немного развеяться...

— В Италию? Что вам делать в Италии? Тем более с ним? И без ведома и одобрения короля?

— Я ответила, что хочу только одного — вернуться на службу к герцогине Орлеанской. И однажды вечером...

Дыхание у Шарлотты опять перехватило. Понимая, с каким трудом дадутся бедной Шарлотте следующие слова, мадемуазель Леони крепче сжала руки своей любимой девочки.

— Не бойтесь, Шарлотта, мне вы можете сказать все. Однажды вечером...

— Он... остался. Напрасно я защищалась, как могла, он был сильнее меня... Он меня ударил и... не заставляйте меня говорить, что было потом...

— Нетрудно догадаться, что он совершил над вами насилие.

На утверждение старой дамы Шарлотта ответила рыданием. Она отняла свои руки у Леони и закрыла ими лицо. И тогда мадемуазель Леони обняла ее с такой сострадательной нежностью, какой в себе и не подозревала. Она вся превратилась в жалость и сочувствие.