Опальная красавица - Арсеньева Елена

Внезапно Вук осознал, что, малодушно сбежав из дому, он вольно или невольно обрек сестру на незаслуженно затянувшееся девичество. Конечно, она красавица, а годы идут, у княжны Измайловой (в том, что отец вернул ей родовое имя, Алексей не сомневался) нет отбою от женихов, а она вынуждена отказываться от самых выгодных партий, никак не объясняя причины... Диво, что Вук не помыслил об этом прежде! Наверное, Георгий прав – и впрямь пора возвращаться в Россию. Тем паче – отвезти сербские письма о помощи. Он пока ни о чем не говорил с Миленко, не представляя, как сможет расстаться с побратимом, но понимая, что тот едва ли сможет оставить отряд и свою бесконечную войну. Георгий тоже явно не собирался покидать свою вторую родину, где были похоронены его жена и сын, так что по всему выходило, что Москову придется двигаться в дальний путь одному. И все равно – это казалось таким далеким, почти неправдоподобным!..

Вук бы не поверил, скажи ему кто-то, что не пройдет и недели, как он отправится в Россию.

Анице выпало рожать в начале мая. Гайдуки знали: она сговорилась с мужем, что тот отвезет ее к знахарке Хрудашихе, а сам воротится домой и будет ждать вестей об исходе родов. А через день Георгий, Вук и Миленко в сопровождении Арсения, Йово и Лазо последовали за ней.

Проехав немного в глубь австрийских земель, они по склону горы спустились в красивую долину, простиравшуюся часа на полтора езды вдоль берега Савы.

Вук залюбовался красотой этого чудесного места. На противоположной, османской стороне Сава текла под крутым обрывом: над водою нависали скалы, то голые – серые, желтые, иногда почти красные, – то покрытые зыбкой зеленоватой пеленою еще не разросшегося плюща, то поддерживающие на своих уступах пышные кусты; внизу зеленовато-голубая река, встречая кое-где подводные камни, омывала их белой пеною, образуя маленькие пороги, на которые Вук и Миленко поглядывали со снисходительной усмешкою, вспоминая пороги днепровские; а на этом берегу вокруг всадников теснились кусты розовоцветущего дикого гранатника – шипка; белопенные вишневые деревья; блекло-зеленые орешники; могучие корявые дубы, чуть приодетые новой, тугой, молодой листвою; маслины и смоковницы. У подножия гор ровными рядами зеленели виноградники. Какой же отрадной, какой прекрасной, какой мирной была эта картина! Как благоухал воздух, насыщенный цветением! Сладостный дурман окутывал всадников, и Вук был неприятно поражен, услышав голос Арсения, вдруг затянувшего одну из самых печальных сербских песен – песнь о «Косовской битке», битве на Косовом поле:

– С ума сошел?! – яростно выкрикнул Вук, взмахнув плетью перед самым лицом Арсения, так чтоб серб едва успел отшатнуться, изумленно воззрившись на Москова.

– Что с тобой? – Миленко перехватил его руку, занесенную для нового удара, вырвал плеть и отшвырнул в кусты. Мертвая, болезненная хватка немного отрезвила Вука. Рассеялась кровавая пелена перед глазами, но сердце по-прежнему неистово колотилось где-то в горле, и он с трудом выговорил:

– Прости, брате...

Арсений смотрел на него с ненавистью, потом, злобно ощерясь, тронул коня.

– Самый злой гяур – это москов! – донеслось до Вука угрюмое, и он сокрушенно покачал головой, сам не понимая, что же с ним вдруг содеялось. Словно бы жгучий луч пронзил его тело и наполнил нестерпимою тоскою.

«Что-то случилось! – в отчаянии подумал он. – Где-то беда. Но что? Или это просто морок, наваждение? Не ведаю, откуда же тоска в моей душе, и от нее некуда деться. Что сердце вещует?»

Он огляделся, поймав недоумевающий взор Миленко, и, чтобы избавиться от него, тронул коня стременем и догнал Георгия, едущего впереди.

Тот вскинул голову – и Вук поразился, не увидев на его лице ни осуждения, ни удивления, а только глубокую, всепоглощающую печаль.

– Что, – молвил Георгий, – душа болит? Вот и я чую... чую, где-то грают вороны над моей могилою!

Пришел черед Вуку онеметь от изумления, и он так и не нашелся что сказать, а тем временем небольшой отряд въехал в лесную чащу и скоро остановился перед приземистою станушкою [44]. Лесную тишину вспарывал пронзительный детский крик, и гайдуки оживились:

– Дитя уже родилось! Вовремя мы поспели!

Миленко с радостным, просветлевшим лицом соскочил с коня и, пригнувшись, вошел в избушку Хрудашихи. За ним кинулись Арсений, Йово, Лазо, и только Георгий да Вук сидели верхами, глядя друг на друга.

– Надо идти... – сказал наконец Георгий и тяжело спрыгнул с коня.

Вук медлил. Больше всего на свете ему почему-то хотелось хлестнуть коня и умчаться отсюда – умчаться самому и увезти за собой товарищей, но как это сделать?! Он прослывет трусом. А для Георгия эта младенческая, только что народившаяся на свет душа, которую он может спасти для православного бога, важнее собственной жизни.

Делать было нечего. Так же тяжело, как Георгий, Вук спустился с коня и, убеждая себя, что этот гнет на сердце ничего не значит, вошел в станушку.

Изба Хрудашихи была тесна и убога. Аница лежала на охапке соломы, чуть прикрытой изодранной ряднинкою, а рядом с нею – завернутый в чистую тряпицу головастый, темноволосый младенчик.

Георгий на миг замер у порога, чтобы привыкнуть к полумраку, и шагнул вперед:

– Дай бог тебе здоровья, Аница, и сыну твоему. Как наречешь его?

– Драган, – сказала она. – В честь отца моего мужа. Мне всегда нравилось это имя!

Миленко перестал улыбаться. Он ожидал, что Аница назовет первенца Милорадом – в честь невинного убиенного отца своего! Он оглянулся, встретил напряженный взгляд Вука, печальные глаза Георгия – и по его лицу словно тень прошла. Отступил на шаг и стал плечо к плечу с побратимом.

– Что? – шепнул он, почти не шевеля губами. – Что случилось?

– Не знаю, – слегка кивнул головой Вук, и в этот миг сзади раздался треск.

Побратимы резко обернулись.

Возмущенное, горящее лицо Владо маячило в проеме сорванной двери.

– Что это вы задумали? Сына моего, жену мою убить?! Да чтоб спало с вас мясо живьем! – завопил он, врываясь в станушку и хватая Миленко за грудки. – Вяжи их, злодеев!

Мелькнула ряса – в избенку вбежал Павелич, а за ним повалили красно-синие жандармские мундиры, заблестели штыки, залязгали затворы... Началась страшная свалка, причитали женщины, вопил ребенок («Он такой крошечный, – мельком подумал Вук, – как в нем помещается этот истошный вопль?!»), кричали, ругались мужчины. Что-то тяжелое обрушилось Вуку на голову, он привалился к стене, обернулся, силясь устоять на ногах.