Пани царица - Арсеньева Елена

Только много позже, через несколько лет, уже после смерти своего возлюбленного Димитрия, Ксения-Ольга смогла понять, о чем говорили ее отец и Горсей, почему вспоминали Афанасия Нагого, Богдана Бельского и убитого в Угличе маленького царевича. На место подлинного царевича был взят в Углич какой-то другой ребенок, его чуть и не зарезал убийца, подосланный Годуновым. Афанасий Нагой, брат царицы Марьи Федоровны, матери царевича, пытался спасти мальчика и прибежал за помощью к Еремею Горсею, жившему в то время в Ярославле и бывшему до поры в немилости у Годунова – за то, надо полагать, что слишком много знал о нем, о его тайнах.

В числе этих тайн было и маленькое дельце с королевой Ливонской. Ксения ничего об этом не знала и знать не могла, а между тем именно тут и крылась тайна ненависти старицы Марфы – бывшей Ливонской королевы – к старице Ольге – дочери Бориса Годунова. Ведь это по просьбе Годунова Ливонскую королеву с дочерью заманил из Риги в Москву Горсей. И дочь князя Владимира Старицкого, двоюродного брата царя Ивана Васильевича, Марья Владимировна была разлучена со своей дочерью Евдокией и заключена в Пятницкий монастырь близ Троицы. Так Борис Годунов обезвредил особу царской крови Марью Старицкую, имевшую больше прав на престол, чем Борис.

Судьба благоволила к новому Димитрию. Войско его беспрестанно увеличивалось.

Паны составляли за свой счет сборные воинские команды, называемые товариществами; к ним примыкали шляхтичи со своими обозами и слугами. Шляхтичи теперь именовались товарищами. В каждом таком сборище были свои правила, каждое повиновалось больше всего своему предводителю, чем общему командованию. Конные воины носили названия гусар панцирных[51] и казаков. Гусары были вооружены длинными копьями, концы которых волочились по земле, отчего они назывались влочиями; на таком копье, воткнутом у луки седла, привешен был двухцветный значок. Кроме копья, среди вооружения гусар был концер, то есть палаш, и маленькое ружье. На голове гусары носили железный шишак[52], тело закрывали сеткою из железных колец либо панцирем из блях. Обувались гусары в полусапожки с особенным родом шпор, которые так и назывались – гусарские. Большие щеголи, шляхтичи даже коней своих убирали затейливо, ярко, так что поглядишь – и рот разинешь от восторга и изумления. Гусарские седла накладывались на звериные шкуры: у знатных шкуры были леопардовые, у тех, что помельче родовитостью, и у слуг – заячьи да волчьи. Для пущей красы к бокам коня приделывали орлиные крылья.

Казацкое оружие было короткое копье, сабля и секира. Любимый цвет шляхетских жупанов был белый, а сверху накидывали синий плащ.

Запорожцы, вооруженные самопалами и копьями, были одеты как на подбор: в красные шаровары, черные киреи[53] и большие бараньи шапки. Донцы же и московские люди одевались кто во что горазд, большинство было вооружено саблями да луками, колчаны со стрелами носили за плечами.

Пестрота царила в Тушине необычайная, а народищу развелось столько, что приходилось беспрестанно строить новое и новое для них жилье. Шутка сказать: восемнадцать тысяч поляков конницы да две тысячи пехоты, запорожцев тысяч тридцать да донцов пятнадцать. И вся эта силища просила заделья!

Шуйский терял голову от бед, которые грозили ему со всех сторон. Московские войска уже не справлялись с беспрестанными вылазками тушинцев, все новые и новые города присягали Димитрию. Уж насколько удачлив был как полководец Скопин-Шуйский, но с ним одним не победишь ворога, за коего выходила биться вся чернь! Поэтому князь Михаил поддержал намерение царя Василия просить помощи у шведов и сам отправился на север встречать их войско, во главе которого стал Яков Понтус Делагарди: потомок французских переселенцев в Швецию, по слухам, воин непобедимый.

Между тем тушинцы, опасаясь усиления царских войск за счет наемников, решили взять наконец-то Москву. Причем они прекрасно понимали, что броском дела не сделаешь: столицу надобно изморить. Но для начала, еще прежде Москвы, решено было захватить Троицкий монастырь.

Это было предложение Сапеги, он же вызвался справиться с Троицей. Намерение его было одобрено всеми военачальниками и советниками Димитрия. Ведь Троицкий монастырь стоял на дороге из Москвы в заволжский край; по этой дороге привозили в Москву запасы, и по этой же дороге доставлялось продовольствие в тушинский лагерь. Овладеть этой дорогой значило овладеть главным продовольственным путем, лишить неприятеля пропитания. Даже просто поставить под Троицей войско, чтобы преградить путь обозам, направляющимся в Москву, и то было выгодно!

Однако полякам-католикам этого было мало. Им хотелось непременно взять Троицу! Ведь это было самое святое место в Московском государстве, национальная святыня, дорогая сердцу каждого русского человека. Монастырь традиционно стоял за крепкую государственную власть, пусть даже она воплощалась в лице такого ненадежного и шаткого человека, как Василий Шуйский; отлагаться от Василия Ивановича Троица не собиралась, более того – всячески поддерживала на Руси его падающее значение. Архимандрит Иосиф и келарь[54] Авраамий Палицын рассылали по Руси грамоты, возбуждали народ стоять за царя Василия и не доверять прельщениям обманщика Димитрия. В Новгород, в Вологду, на край Студеного моря[55], в страны приволжские, в Казань, Нижний Новгород и даже далекую Сибирь достигали их послания. Если кое-где русские колебались, отпасть ли от Шуйского, присоединиться ли к Димитрию, то часто продолжали поддерживать нелюбимого царя Василия именно потому, что Сергий и Никон чудотворцы[56] – как бы за него. Святых Сергия и Никона народ считал дарователями побед. Димитрий весьма вырос бы в глазах России, если бы в этом монастыре молились за него, а не за Шуйского!

Монахи Троицы были весьма воинственны. Не только иноки Троицы Пересвет и Ослябя сражались на поле Куликовом, нынешние обитатели монастыря частенько выходили из стен своей обители и нападали на гонцов, которые от имени Димитрия рассылались по русским землям. Это безмерно злило тушинцев.

– Царь Димитрий! – беспрестанно подзуживал Сапега. – Стужают[57] твоему благородству эти седые грай-вороны[58], гнездящиеся в своем каменном гробе. Они нам делают всякие пакости. Слух носится, что ждут князя Михаила Скопина со шведами; когда они придут, то займут Троицкую твердыню и могут быть нам опасны. Пока еще они не окрепли, пойдем смирим их, а если не покорятся, то рассыплем в пыль их жилища.