Царица без трона - Арсеньева Елена

– Как, вы не узнали, господа? – засмеялась чрезвычайно довольная Марина. – Да ведь это Немезида, богиня мести! Она покарала всех гонителей Димитрия, мы должны воздать ей почести!

– Ах вон что…

По мнению Гонсевского, сия Немезида более всего напоминала чудовище ада, однако не станешь же спорить с царицею. Но намек на месть и мстительность послам очень не понравился… Ох-хо-хо, что же это будет, панове?!

Сорок человек музыкантов грянули на своих инструментах, и началась кадриль. В первой паре вышли Марина с Димитрием, паны послы подхватили Барбару Казановскую и Ядвигу Тарло.

Марина танцевала чудо как хорошо – истинная нимфа, которая порхает, не касаясь земли! Пары менялись, фигуры шли своим чередом, как вдруг Димитрий громко хлопнул в ладоши, и музыка враз стихла. Гонсевский, черед коего как раз пришел танцевать с Мариною, оглянулся с неудовольствием – и наткнулся на тяжелый взгляд царя.

– Господин посол, – негромко проговорил Димитрий, – ты танцуешь с русской царицей. Изволь снять магерку!

Гонсевский на время онемел от такой невиданной наглости. Да ведь статус посла…

– Коли не желаете, панове, то готовьтесь к тому, что ваши головы снимут вместе со шляпами, – почти добродушно осведомил их Димитрий.

Шляпы слетели. Головы остались на плечах, причем на лицах послов сияли самые приятнейшие улыбки. Конечно, они чувствовали себя униженными, однако… Однако в посольских кругах еще с конца минувшего века рассказывали некую историю об Иване Грозном, который велел приколотить шапки к головам каких-то строптивых азиатов, никак не желавших обнажить пред ним головы.

Какое зловещее совпадение! Да, воистину это русское яблочко упало очень недалеко от своей сумасшедшей яблоньки!

Подумав об этом, послы принялись веселиться изо всех сил. Вечер кончился чудесно…

Жаль, что на этом празднестве не было английского господина по имени Еремей Горсей. Он мог бы указать на еще одно совпадение, не менее зловещее. Государь Иван Васильевич Грозный, отец Димитрия, тоже очень любил разглядывать драгоценные камни из своей сокровищницы. Однажды Еремей Горсей при сем присутствовал и мог бы подтвердить: о магните, алмазе, бирюзе, сапфире и прочих камнях Димитрий говорил почти слово в слово то же, что и Грозный.

Это было в последний вечер жизни русского царя…

День 16 мая начался спокойно, а вот около четырех часов пополудни начали твориться дивные дива. На прекрасном голубом и совсем безоблачном небе со стороны Польши поднялись облака, подобные горам и пещерам. Посреди них явственно видно было льва, который поднялся и исчез, затем верблюда и, наконец, великана, который тотчас исчез, словно заполз в пещеру, и, когда все это исчезло, с земли все явственно увидели висящий в небе город со стенами и башнями, из которых выходил дым, и этот город также исчез. Картина выглядела так совершенно и отчетливо, словно некий художник нарочно расположил все на ней в изрядном порядке. Зрелище было настолько необычное, что многие боялись смотреть на него и разбегались по домам.

Пан Казимир Полонский, которого близкие друзья называли чаще просто – пан Казик, вышел из оружейной лавки в прескверном настроении, и созерцание изменяющегося неба не улучшило состояния его духа. Напротив, неприязнь пана Казика ко всему миру только усилилась. Ведь всякому известно: смешение фигур на небесах может предвещать как беду, так и радость. Звери – Бог с ними, что они означают, неведомо, тем паче что ни львов, ни верблюдов пан Казик вживе не видал, а знал о них только понаслышке. Но вот разрушенный город наверняка предвещает беду!

Какую? А это еще предстоит узнать… Хотя что тут узнавать, если пан Казик прошел вот уж несколько лавок и нигде не мог купить пороху. Вернее сказать, хозяева отказывались продавать его, отговариваясь тем, что порох у них-де закончился, да и пули тоже. В первых лавках пан Казик еще как-то верил этим выдумкам, однако в последней поймал хозяина на откровенной лжи, увидав у стены распочатую бочку с порохом. В ответ на прямое обвинение москаль сделал наглую рожу и сказал:

– Ну и что, что есть порох? Не про тебя!

– Это отчего ж так? – Пан Казик даже несколько растерялся.

– Да оттого, что не велено нынче порох вам, полякам, продавать, – брякнул хозяин и, судя по всему, немедленно пожалел о сказанном и прикусил язык.

– Что ж так – не велено? – прицепился к нему пан Казик.

– Да вот так.

– А почему?

– А потому, – вызверился наконец хозяин, коему, судя по всему, приставучий полячишка надоел хуже горькой редьки, – что вы нас всех хотите за Сретенские ворота в воскресенье выманить да там и постреляете. Так на что ж нам это надо – снабжать вас боевым припасом? Вот подите-ка с голыми руками с нами справьтесь, тогда еще поглядим, чей верх будет.

Пан Казик так удивился, что даже не рассерчал на лживого москаля.

– Помилуй Бог, пан, – сказал он беззлобно. – Зачем же нам, полякам, бить вас, москалей, да еще сгонять за Сретенские ворота? Напротив, я слышал, будто там будет устроена препотешная забава, а стрелять велено только холостыми зарядами.

– Не заговаривай мне зубы! – рявкнул на него хозяин. – Вали отсюда, понял?

И выставил покупателя вон чуть ли не в тычки.

Вот тут-то, стоя возле лавки, пан Казик и увидал небесные превращения и от души пожелал, чтобы тем градом, который, если судить по сему знамению, вскоре непременно развалится, была именно Москва.

Проклятое место! Стоит только вспомнить, как он сюда рвался! И бедного пана Тадека с собой сманил… Царство ему небесное, страдальцу безвинному!

Как всегда, при одном только воспоминании об участи несчастного Тадеуша Желякачского у пана Казика навернулись на глаза невольные слезы. Сколь много они ждали от московского похода, как рвались в него… и что получилось? Пан Тадек остался спать вечным сном в смоленской земле, а он, пан Казимеж Полонский, стоит сейчас посреди кривенькой, грязненькой московской улицы и мысленно проклинает тот далекий день в Самборе, когда впервые увидел русского претендента, ослепился его блеском – и втравился в эту авантюру.

И ему остро захотелось выпить…

Огляделся – и увидел неподалеку сухую елку, торчащую над крышей покосившегося домишки.

На душе стало чуточку легче, ведь такая елка была непременным знаком кабака (то, что в Речи Посполитой называется милым словом «корчма»). От этого знака все кабаки в шутку звались Иван Елкин. В чем тут шутка и в чем веселье, пан Казик не очень хорошо понимал, но он вообще плохо понимал шутки, тем паче – москальские. В отличие от родимой Польши, где в корчме всегда хозяйничали жиды, москали их к сему доходному промыслу не допускали. И хоть винная торговля облагалась большими податями, все же она считалась весьма выгодным делом: ведь за самую малость хмельного здесь брали несусветные деньги, особенно с иноземцев.