Два шага до рассвета - Неволина Екатерина

Эти строчки крутились в голове, мешая сосредоточиться. Я встала, подошла к каминной полке и взяла в руки семейную фотографию владельцев этого дома. Мать, отец, ребенок и собака — все выглядели счастливыми и довольными. Кому‑то все дается легко, жизнь, не скупясь, преподносит ему радости на огромном блюде, а кому‑то приходится платить за все и за каждую минуту счастья расплачиваться днями бедствий. Потерять семью, друзей, любимого… Что там у меня осталось? Ах да, кажется, душа. Никто не хочет приобрести? Отдам по сходной цене. Только сегодня всем желающим скидка! Разве я цветок или письмо? Нет, они обладают, видимо, большей ценностью. И цветок, и письмо могут быть для кого‑то значимы. Их могут ждать. А я? Поставьте на моем лбу клеймо: «одинокая изгнанница» — и попадете в самую точку.

Рамочка с фотографией выпала из моей руки. Я подняла ее. От удара о каминную полку по стеклу пролегла трещина, разделяя мужчину и женщину и проходя ровно по улыбающемуся ребенку и собаке. Ну что, справедливость восстановлена, и пусть никто не уйдет не обиженным.

Почувствовав на себе чей‑то взгляд, я обернулась.

Артур каменным изваянием застыл в дверном проеме.

Между нами — звенящая пустота. Мы чужие друг другу. Как это несправедливо, как нелепо!

— Не ищи меня. Я оставил тебе кое‑что. Отсидись пока здесь…

Я не слышала его слов. Я просто не хотела их слышать.

— Ты здорово все придумал, — перебила я. — Я сама думала, что нам стоит разбежаться в разные стороны, только вот никак не знала, как об этом сказать, — я усмехнулась. Губы двигались, словно чужие. — Может, ты думаешь, что я не смогу без тебя обойтись? Ошибаешься — смогу самым распрекраснейшим образом. Убирайся. И не появляйся больше никогда. Слышишь! Я тебе не корреспонденция «до востребования» чтобы забирать меня, когда понадобится. Я тебе не письмо. Уходи! Сейчас же уходи! Понял?!

Артур молча повернулся и вышел. Вскоре я услышала, как захлопнулась входная дверь.

Да пошел он подальше! У меня все будет хорошо. Назло всем! И не надейтесь увидеть меня сломанной и сдавшейся. Хотели видеть меня принцессой? Ха‑ха‑ха! А на самом деле я — ведьма!

Я подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение. Едва различимое в полутьме бледное пятно лица, сливающиеся с сумраком черные волосы, фиолетовые глаза… мне показалось или в них появился какой‑то холодный металлический блеск? Прекрасная иллюстрация для любой Книги ведьм. Привет Торквемаде.[7] В былые века меня сожгли бы за одну только внешность.

Под ноги попалась книга Готье, и я пинком зашвырнула ее в угол. Нечего читать сказочки о вечной любви. Никакой любви, никаких Помпей. Романтика бывает только в книгах.

Я вышла на крыльцо. Вокруг было темно, и только в отдаленном доме горели теплые огни, а в холодном небе застыли немигающие звезды. Ледяной воздух обжег мои легкие, снег забился в уютные тапочки, но я стояла — одна, на краю огромной снежной пустыни. Мне казалось, что я простою здесь целую вечность, глядя как сменяют друг друга времена года. Промчится зима, заплачет весна, оденется цветами лето, зашелестит разноцветными листьями осень, а я буду по‑прежнему неподвижно смотреть на это, безучастная ко всему происходящему.

Над безлюдным поселком висела тишина — плотная, как ватное одеяло. Я не думала об Артуре. Мне было спокойно и уютно. Вернувшись в дом, я села в кресло и тут же провалилась в глубокий, как снежный сугроб, сон. Белый‑белый, без звуков и сновидений. Не знаю, сколько я проспала. Когда проснулась, было темно. До меня не доносилось ни звука, но каким‑то невероятным образом я вдруг поняла, что в темноте кто‑то есть.

Кто‑то притаился неподалеку от меня в пустом доме. Забавно, но я не испугалась. Мне даже захотелось, чтобы это был враг, и я бы могла броситься на него, кусаться и царапаться, словно дикая кошка. Это, определенно, пошло бы мне на пользу.

— Ну, голуба моя, ты и горазда спать, — послышался скрипучий голос.

Я разочарованно вздохнула: это всего лишь старуха. Явилась, чтобы опять надоедать мне. Что ни говори, нюх у нее лучше, чем у гончей. Она, как стервятник к мертвому телу, спешит туда, где произошла беда. Едва успеет что‑то случиться — кар‑кар‑кар! — она уже тут как тут!

— А, поживиться прилетели, — озвучила я свои мысли. — Вам что — глазки или белого мяса? Уж клюйте себе на здоровье. Умру — так хотя бы от вас отделаюсь.

— Вот молодежь пошла, — вслух пожаловалась старуха, — думаешь, мне легко за такими бегать да в ножки кланяться? Десять раз их спасешь, а в ответ хоть бы слово благодарности.

— Давайте пропустим всю торжественную часть и перейдем сразу к делу, — предложила я. — Вы, конечно, знаете, что произошло, иначе бы сюда не заявились. Так, наверное, самое время сказать, чего вы от меня хотите. Зрители уже давно ждут.

В тишине надрывно заскрипело кресло.

Все‑таки интересно разговаривать вот так, не видя собеседника, свободнее, что ли. Или это меня просто отпустило и понесло, понесло, как лист, свалившийся в бешеную горную реку.

— Ты, деточка, как раз в точку попала. Я к тебе не просто так на огонек заскочила…

— Кто бы мог подумать, — не удержавшись, буркнула я.

— Не перебивай, когда старшие говорят, — рассердилась старуха, и кресло возмущенно заскрипело, подтверждая ее слова. — Я тебя насчет голубка твоего сизокрылого предупреждала. Ты не послушала, да уж теперь не важно. Ты без помощи пропадешь, а то, глядишь, вернется твой голубок, схватит тебя под белы рученьки и своему старейшине в лучшем виде представит.

— С чего это вы взяли? — не выдержала я.

— А с чего, думаешь, дружок‑то твой улетел? Уж он бежал так, будто за ним дикие толпой неслись! — старуха хрипло захохотала — точь‑в‑точь стая ворон, каркающих на свежевспаханной пашне. — А все потому, что Он его позвал. Отец его, старейшина. У них, у вампиров, крепкая связь. Глава Дома из них из всех веревки вить может. Так что твой Артур забьется теперь под какой‑нибудь куст и будет сидеть там и сам себя бояться. А то и поползет к своему Отцу на брюхе в грехах каяться да поступки свои окаянные искупать.

— Зачем вы мне все это говорите? — я всматривалась во враждебную темноту.

— Затем, чтобы ты, дите неразумное, поняла, что сгинешь ты одна, ни за грош пропадешь. Нет тебе никуда дороги, разве только…

Старуха замолчала, ожидая, что я заглочу ее крючок, но я не произнесла ни слова.

— …Если только в ученицы ко мне не пойдешь, — закончила она, — мне как раз сейчас ученица надобна. Стара, вишь, стала, едва ноги передвигаю.