Две причины жить - Михайлова Евгения

Галя с детства знала, что замуж не выйдет и детей рожать не станет. Ей с четвертого класса стало понятно то, о чем не догадывались ни ближайшие соседи, ни немногочисленные знакомые в их подмосковном военном городке. Милая, спокойная Галина мама была тяжелым шизофреником. Галя как-то сразу поняла, что взрослые люди не общаются с каким-то, по словам матери, прилетающим карликом столь охотно и постоянно. Галина мама якобы даже в кино с ним ходила (с ее слов). Галя в это время ухаживала за братом, прикованным к инвалидному креслу детским церебральным параличом. То, что все это, скорее всего, объединяется горьким словом «наследственность», Галя очень рано узнала из специальной литературы. А то, что разделить с ней эту беду некому, поняла, когда из семьи ушел отец — настоящий полковник.

Сколько она себя помнила, на ее плечах всегда был тяжелейший груз. Учеба, подработки со средних классов, заботы, связанные с постоянными госпитализациями то мамы, то брата. Она, в общем-то, справилась с поставленными задачами. Получила хорошее образование, стала преподавателем английского языка, переводчиком. Но когда от гангрены скоропостижно умер брат, а вслед за ним отправилась мама, вдруг выпавшая из своих странных грез и почувствовавшая себя неготовой для реальной жизни, Галя ощутила страшную пустоту. Она даже во сне страстно хотела проснуться и услышать рядом родное дыхание. Галя хотела ребенка. И она стала ездить по детским домам. В одном из них она увидела темнокожего карапуза с круглыми карими глазами и сразу решила, что именно его она искала. «У него есть сестра, — сказала ей директор. — Вы не справитесь. У них раннее половое созревание. Если вам вообще разрешат кого-то взять. Вы ж незамужняя. Таким не положено». Галя проплакала всю ночь, а утром решила бороться. Конечно же, в органах опеки ей твердили все то же «не положено», но она ездила в детский дом, пока негритят не усыновила какая-то пара из Германии. У Гали пелена стояла перед глазами, когда она шла к калитке детского дома. И вдруг тоненький голосок произнес рядом с ней: «Тетя, ты ревешь? Тебя побили?» Голубоглазая чумазая девочка внимательно и сочувственно смотрела на нее. Так они встретились: Галя и ее дочь.

Дина надела простое темно-зеленое шелковое платье, изумрудные серьги-звезды и изумрудный кулон. Волосы не стянула сзади узлом, как всегда делала, отправляясь в клинику, а приподняла надо лбом золотистой волной, заколов остальные повыше, на макушке. Подкрасила ресницы, провела золотистой помадой по губам и, подумав, взяла со стола флакончик духов. Увы, высох даже запах. Она поцеловала печального Топика, влезла в старенькие, смазанные с вечера кремом для лица босоножки на небольшом каблуке, взяла сумку и слетела с пятого этажа прямо в машину Сергея, как Аврора. Сергей долго сидел и молча смотрел на нее. Только она могла ввести его в состояние подобного оцепенения. Дина не мешала ему сколько могла, потом довольно спросила:

— Ты видел когда-нибудь такие?

— Какие? А, серьги. Никто ничего похожего никогда не видел.

Они поехали, он положил ей на колени снимок Алисы.

— Это просто невероятно, Сережа. Какой прекрасный портрет! Она видела?

— Сейчас покажем. Она уже в клинике.

— Что касается текста, я, конечно, сделаю, может, даже сегодня. Теперь, когда я увидела снимок, мне ясно, что нужно. Самой хочется написать. Она же редкая актриса, уникальная. Ну а насчет Стражникова давай подумаем. Прокурор, конечно, гнида, но если его решили свалить, то сделают это и без нашей помощи.

— Насколько я понимаю, дело не в этом. А в формировании народной волны гнева, которая якобы его и сметет. Волна, а не другой такой же гад, — пояснил Сергей.

— Правильно. Ну и зачем нам сей спектакль?

— В данном случае это справедливо. Когда-то ты к справедливости шла как танк… Ладно, ничего больше не говори. Мне все равно, честно говоря. К тому же на следующей неделе будет суд по делу Тамары. Ты знаешь, что я выступлю ее адвокатом?

— Здорово. А когда мы поедем к твоему покупателю? Смотри, что я хочу продать.

Дина достала коробочку, в которой лежала брошь из сапфиров.

— Очень красиво. И, думаю, дорого. Тебе не жалко?

— Мне жутко жалко.

Светлана ушла из салона раздосадованная, скрывая от самой себя чувство облегчения. Все опять по-старому. Он жив, ее Аркашка. Но он больше не хочет быть ее дурашкой. Он вообще не хочет быть с ней. Помешался на деньгах. Или из-за денег он с ней и задержался? Только не надо расплываться, когда он придет, живой и здоровый. Пока живой.