В огне - Ховард Линда

Ему вдруг пришло в голову, что и его лайнер, и этот круиз станут легендой, совсем как «Титаник». Какая музыка играла, чем занимались пассажиры, в каких нарядах дефилировали – всё будут годами изучать и анализировать, как будто это важно, хотя в действительности эти подробности не имеют ни малейшего значения.

У Ларкина не было аппетита, но когда он все-таки ел, то предпочитал делать это в одиночестве. Периодически он не мог удержать в себе даже те крохи, что проглатывал, и потому для приема пищи уединялся. Обед в окружении других пассажиров полностью исключался: не хотелось, чтобы кто-нибудь заметил, как мало он ест и как порой давится деликатесами. Ни единая душа – за исключением личного врача – не знала, что он болен, и пускай так оно и остается. Ларкин заказал сэндвич – салат с тунцом на круассане, потому что на таком шикарном лайнере обычный хлеб ни в коем случае не подадут! – немного фруктов и бутылку воды. Теперь надо постараться проглотить хоть что-то, прежде чем придется показаться на публике в казино.

Опухоль мозга отобрала у него практически все простые житейские радости. Из-за непрестанной головной боли Фрэнк стал дерганым, а случались дни, когда голова болела даже сильнее обычного. Он не рисковал принимать что-то сверх безрецептурных болеутоляющих, потому что более сильнодействующие препараты затуманили бы мозг. Почти потеряв интерес к пище, он ел лишь по необходимости и скучал по тому удовлетворению, которое приносит хорошая еда. К сексу он также утратил аппетит.

Организм бунтовал, не воспринимая прелести жизни, и это приводило Фрэнка в бешенство. Разве мало того, что он вот-вот отбросит чертовы коньки? Почему гребаный рак крадет у него каждую крупицу радости и удовольствия? Да будь он проклят, если такое допустит.

Личный стюард, Айзек, взял на себя заботу о большинстве потребностей Ларкина в этом путешествии. Не годится, чтобы вокруг шнырял какой-нибудь незнакомец, когда на кону стоит такое важное дело. Преданность Айзека была проверена годами службы: тот всегда беспрекословно исполнял все, что велено, какой бы грязной ни была работенка. И всякий раз, когда казалось, будто слуга уже сыт по горло и готов уйти, Ларкин подбрасывал ему подачку: прибавку, подарок, иногда отпуск. Айзек до самой смерти так и будет спать в обшарпанной служебной каморке и послушно выполнять, что сказано. Так там и подохнет, верный до конца.

Может, стоит пожалеть старину Айзека, – подумал Ларкин, но тут же презрительно усмехнулся. Да будь Айзек мужиком, давным-давно свалил бы куда подальше. А на кой жалеть дурака?

Однако один слуга не мог управиться со всем на свете. Обслуживание, к примеру, заняло бы вдвое больше времени, если бы Айзеку пришлось ходить за едой на кухню и обратно, так что от этой обязанности он был освобожден, и Ларкин вынужденно терпел присутствие корабельной обслуги. Он оставался в номере, когда заказывал еду, чтобы никто не шнырял по каюте в его отсутствие.

Сегодня обед доставил незнакомый парень – на бейдже значилось «Мэтт». Ларкин возненавидел его с первого взгляда. Мало того что Мэтт выглядел привлекательным теннисистом-серфингистом со светлыми вьющимися волосами и невинными глазами неизлечимого тупицы, он еще и являлся воплощением отменной физической формы, к чему всегда стремился и сам Ларкин. И этот здоровехонький щенок явно понятия не имел о собственной смертности. Каково это – не понимать, что день за днем умираешь? Да, все люди смертны, но большинство пребывает в блаженном неведении о неизбежности конца. Ларкин подобной роскошью уже не обладал, и от несправедливости ему хотелось вдарить по этой смазливой, бестолковой морде.

– Добрый вечер, сэр, – весело приветствовал Мэтт. – Куда поставить ваш обед?

«Запихни себе в задницу», – подумал Ларкин, но промолчал и указал на столик возле балконной двери.

– Сюда.

Парень разгрузил поднос и добавил:

– Могу ли я что-нибудь еще для вас сделать, сэр?

– Нет, просто проваливай, – буркнул Ларкин, сжав кулаки, боль будто гвоздем пронзила его голову. Временами хроническая боль вдруг делалась резкой и острой, а затем вновь отпускала. Вслед за приступом подкатила тошнота.

Казалось, стюард растерялся от грубости клиента.

– А... да, сэр, – заторопился он к двери. В спешке запутался в собственных ногах и упал на колени. Поднос грохнулся из его рук, с дребезжащим звуком покатился и в конце концов с шумом врезался в высокий искусственный фикус у стены. – Прошу прощения, – проблеял Мэтт, пытаясь встать на ноги. Он поднялся, потянулся за подносом и, черт его побери, снова споткнулся, задев и чуть не перевернув кадку с фикусом. Поймал дерево, но снова упустил поднос. – Простите.