Сладкоречивый незнакомец - Клейпас Лиза

Он схватил диванную подушку, подложил мне под бедра, и стал двигаться во мне тяжелыми толчками, подталкивая, настаивая, чтобы заставить меня испустить протяжный крик. И даже тогда он не перестал двигаться, заставляя это длиться и длиться, задерживая свой собственный оргазм, пока не сломался сам. Он оставался во мне в течение долгого времени, его сильные пальцы, запутанные в моих волосах, не позволяли мне оторвать мой рот от его губ. Казалось, что он хотел доказать что-то, продемонстрировать что-то, что мое сердце и разум не желали принимать.

Было все еще темно, когда Джек проснулся утром пятницы. Он сидел около меня на кровати, и тянул мое спящее тело вверх, держа меня. Я, ворча, проснулась, он держал мою голову в одной руке, длинными пальцами твердо охватив мою голову. Его роскошный баритон мягко звучал в моем ухе. — Ты сделаешь то, что считаешь нужным. Я не буду стоять на пути. Но когда я вернусь, ты не будешь отталкивать меня, слышишь? Я собираюсь взять тебя куда-нибудь… на хорошие длинные каникулы… мы серьезно поговорим, и я буду держать тебя в объятьях, пока ты кричишь и плачешь, до тех пор, пока ты не почувствуешь себя лучше. И мы пройдем через все это вместе. — Он поцеловал мою щеку, пригладил мои волосы, и опустил меня назад, на кровать.

Я лежала тихо, мои глаза оставались закрытыми. Я чувствовала ласковое движение кончиков его пальцев по моему лицу, по моему телу, и затем он натянул покрывало на мои плечи и уехал.

Я не думала, что был какой-нибудь способ убедить Джека, что он хотел больше, чем я могла дать, что люди, которые были искалечены, как я, страхами и желаниями, но смогли выжить, всегда будут избегать сильных привязанностей. Я могла любить только какой-то частью своей души, и если бы не Люк, не случилось бы этого чуда, на которое я никогда не рассчитывала.

Но я теряла Люка.

Я и раньше получала этот урок, и очень много раз. Это было огромное интуитивное знание, которое не требовало логического обоснования. Каждый раз, когда я любила кого-то, я теряла это, и потихоньку умирала от этих потерь.

Я спрашивала себя, что останется от меня после завтрашнего дня.

Пока я одевала Люка в костюмчик моряка и крошечные белые ботиночки, я пробовала вообразить, каким он представится Таре, ведь столько различий между трехмесячным ребенком и новорожденным малышом. Люк мог теперь схватить цель своей рукой, или бить ручкой по предмету, который свисал над ним. Он улыбался мне, и он улыбался при виде себя в зеркале. Когда я говорила ему, он булькал и производил в ответ звуки, как будто мы имели совершенно очаровательную беседу. Когда я держала его, и позволяла его ножкам касаться пола, он толкал пол ногами, как будто хотел стоять.

Люк был в самом начале бесконечных открытий и развития своих способностей. Скоро должны были состояться важные вехи его жизни: его первое слово, в первый раз он смог бы сесть, первый шаг. Я пропущу все это. Он не был моим где-нибудь еще, кроме как в моем сердце.

Я чувствовала жгучий вкус подступающих слез, как чихание, которое настигает некстати. Но казалось, что механизм для выработки слез был отключен во мне. Я чувствовала себя ужасно, хотелось кричать, но не было сил. Ты будешь навещать его, сказала я себе серьезно. Ты можешь найти путь, чтобы стать частью его жизни. Ты будешь самой замечательной тетей, которая всегда будет делать ему лучшие подарки.

Но это было совсем не то же самое.

— Люк, — сказала я скрипуче, закрепляя липучки на его ботинках, — сегодня приезжает твоя мама. Ты, наконец, получишь свою маму назад.

Он улыбнулся мне. Я нагнулась, провела губами по его мягким, как лепестки, щекам, и почувствовала, как его малюсенькие пальчики схватили мои волосы. Мягко распутывая его кулачки, я собрала его и принесла на диван. Я держала его на своих коленях, и начала читать его любимую книгу сказок, о горилле, которая однажды ночью позволяет всем животным в зоопарке выйти из их клеток.

На середине истории, я услышала звуковой сигнал селекторной связи. — Мисс Варнер, к вам посетитель.

— Пожалуйста, пропустите ее.

Я нервничала и чувствовала себя совершенно разбитой. И я знала о где-то, глубоко внутри, скрывающемся гневе. Небольшом гневе; только маленькое, но мощное пламя, достаточное, чтобы сжечь любой остающийся намек оптимизма о моем собственном будущем. Если бы Тара никогда не попросила меня сделать это, я никогда не узнала бы эту обжигающую боль. И если я, когда-нибудь, должна буду пройти это снова, то пусть лучше засунут меня в заполненный грязью горшок, и поливают три раза в неделю.