Семь цветов страсти - Арсеньева Елена

Они часто мечтали, что Артемьев соберет виртуозов, забрав кое-кого из России, а главное — Сашку, ставшего отличным пианистом.

Однажды «Прогулки над лунным садом» будут играть в Венской опере. Дикси сядет в ту самую ложу, где они слушали «Травиату», а в финале ей придется подняться на сцену, чтобы забрать часть заваливших сцену букетов. Микки подтолкнет ее вперед — в свет рампы и шквал аплодисментов… Публика устроит овацию, выкрикивая стоя многоголосое «браво!». Оркестр сыграет еще что-нибудь из «Тетради Дикси», и вновь прогремят аплодисменты, а на усах старого капельмейстера блеснет счастливая слеза…

— Ты не знаешь, какой сегодня день? — спрашивала Дикси, ожидая услышать в ответ недовольное рычание Майкла:

— Прекрати! Мы живем в другой системе координат. Когда появится солнце, выйдем на прогулку, лишь проголодаемся — потребуем еду. А Вену навестим по первому снегу, начнется деловой сезон — оформление развода, заключение контракта… Весной состоится свадьба — самая роскошная в этих краях.

— Как же мы узнаем весну?

— Очень просто. Прямо под окнами, как сообщил Рудольф, — газон с крокусами. Они первые пробивают лиловыми и белыми головками снежную крышу. И вместе с ними начнем пробиваться к солнцу мы.

— Ах, Микки, ты специально придумал такой календарь, чтобы отложить дела. Снега здесь вообще, наверно, не бывает. А значит, по-твоему, зимы… Но зато цветов — море.

Хозяева гуляли по своим владениям, держась за руки, одетые как для сцены. Дикси — в голубом песцовом палантине Клавдии, завещанном ей в личное пользование. Майкл — в длинной шинели стального сукна, относящейся к эпохе Австро-Венгерской империи и будто извлеченной из театральной костюмерной. Но Майклу шинель нравилась, он уверял, что чувствует в ней себя русским поэтом Лермонтовым, убитым на дуэли в прошлом столетии.

Действительно, «барон» Артемьев выглядел очень романтично — поднятый воротник, отделанный по краю тускло-серебряным галуном, и длинные, как на бетховенском парике, темно-медные пряди, которыми с издевкой играл ветер. Майкл носил белые лайковые перчатки, согревая свои тонкие, зябнущие от бездействия пальцы.

Дикси недоумевала, почему ей доставляет такое удовольствие просто смотреть на Майкла. Ведь когда-то при первой встрече господин Артемьев произвел на нее удручающее впечатление своей будто нарочитой нелепостью. Да, это была великолепнейшая, неподражаемая, грациознейшая нелепость!

Пошептавшись с Рудольфом, она получила однажды то, что хотела, — новенький «Полароид» с огромным запасом кассет. Теперь можно было ловить мгновения, запасаясь картинками на будущее. Чаще всего Дикси снимала Майкла тайком, так как он продолжал считать себя отвратительно нескладным даже после появления ее фотошедевров. «Наедине с клавесином» — босой Маэстро в накинутой на голое тело шинели сосредоточенно «принюхивается» к извлекаемым звукам крупным внимательным носом. «Пигмалион и Дикси» — склонив голову и слегка прищурив каштановые глаза, он смотрит на возлюбленную с гордым восхищением, словно только что завершил труд по «вылепливанию» лежащего перед ним в позе тициановской Венеры розового тела.

Не хватало «Спящего Маэстро», и наконец случай улыбнулся Дикси. Проснувшись, она тихонько выскользнула из объятий Майкла. Упавшая рука нащупала лежащую всегда рядом скрипку и прижала ее к щеке. Он счастливо улыбался, свернувшись калачиком в обнимку со своим сокровищем. Растопыренные пальцы бережно и жадно обнимали затейливо выгнутые бока «деревянной подружки». Дикси отошла к окну, чтобы точнее «взять» кадр, но тут же ахнула, припав к подоконнику.

— Микки… — не оборачиваясь, позвала она. — Милый…

Он мгновенно проснулся от необычной интонации ее голоса и, подойдя, обнял Дикси за плечи.

— Что же, значит, пора… Сезон борьбы за наше сказочное будущее объявляю открытым!

Перед ними расстилался совсем иной мир — притихший, холодный, тщательно выкрашенный за ночь снежной краской.

После завтрака, выслушав недоумения Рудольфа по поводу неожиданного снегопада, бывшего последний раз в эту пору накануне войны, хозяева поднялись на башню. Холмы, поляны, леса, еще не сбросившие листвы, покорно приняли тяжесть влажного снежного покрывала. Кое-где пробивалась яркая, недогоревшая крона ясеня или клена, пушистые ветки елок серебрила седина. Лужайки и газоны парка, спускавшиеся к свинцово-блестящей реке, светились матовой белизной. Пустота, чистый лист, на котором предстоит начертать свою новую судьбу — прекрасную небывалую мелодию.

— Ну вот, Дикси, мы отправляемся в решительный бой. Победив в нем, я стану по-настоящему сильным и смогу назвать тебя своей женой.

От пронзительных порывов влажного ветра, несущего над их взлохмаченными головами и над всем продрогшим миром рваные клочковатые облака, от страха и восторга, предшествующих всякой праведной битве, они крепко обнялись. И стояли долго, как на перроне у отбывающего поезда. Из-за суконного плеча Майкла Дикси увидела мелькнувший внизу световой зайчик и обмерла, не в силах ни закричать, ни заплакать. Перед глазами мгновенно вспыхнуло чужое, ненужное воспоминание: сплетенные на золотом песке южного острова обнаженные тела, следящий за ними из-за кустов объектив Сола. Зеркальный отблеск, залетевший издалека, шальная пуля, метящая в сердце.

Дикси спрятала лицо в теплый шарф на груди Майкла, пахнущий таким летучим, таким ненадежным счастьем.

— Не отпускай меня, Микки. Никогда не отпускай!

— Итак, мы выходим к финалу. Сегодня двадцать пятое октября — редкое везение! Могу признаться, что впервые укладываюсь в сроки. Хотя толкусь на режиссерской делянке чуть ли не три десятилетия.

— Постучите по дереву, Шеф. Вся соль в финале, который еще предстоит снять, — заметил продюсер.

— Хочу напомнить тем, кто в силу своей занятости не смог просмотреть развитие «импровизационного стержня» нашего сценария. — Руффо обратился к молчаливо отсиживающейся группе «технарей». — Мы сделали попытку вывести течение событий на финальную прямую. Как известно, наши герои расстались. Москвич, как у них водится, запил горькую, опустившись до свинского состояния, француженка затеяла шумную возню вокруг подготовки собственного самоубийства. Составила завещание, записала музыку Артемьева в исполнении уличного бродяги и заявила о своем желании посетить напоследок Вальдбрунн. Мы приняли все это за чистую монету и поспешили опередить события. Письмо, подброшенное нами в замок, и послание в Москву имели целью помирить и сосватать эту пару, что нам и удалось. «Группе слежения» посчастливилось заснять поэтические сцены на верхушке башни, сдобренные изрядной долей высокопробной эротики…