Семь цветов страсти - Арсеньева Елена

Чак рассчитал на три, чтобы схватить меня под руки уже по ту сторону поручней.

— Черт, вся буду в синяках, ты вцепился мне в ребра, как экскаватор! — шептала я уже на его груди и вслед за этим получила пощечину.

Так. Чего только не было в моей увлекательной биографии, но никто еще не бил Дикси Девизо. Не считая детских шлепков за размазанный по скатерти крем или затоптанную клумбу. Мой ответный удар был сильным — от души. Чак сжал зубы и сильным рывком вытолкнул скандалистку в центр «ринга» — он все еще боялся оставлять меня на краю.

— Отлично! Первый раунд! — Я вышла на корму и быстро щелкнула выключателем.

Прожектор вспыхнул, уставившись равнодушным круглым глазом в пенную дорожку за кормой.

— Ты заслужила трепку, детка! — Чак вытащил брючный ремень и направился ко мне с вполне определенными намерениями. — Ну-ка, подставляй свой вертлявый зад.

Вместо этого я показала ему язык и прижалась к стене рубки.

— Молодец, дорогая, высший класс! — шепнул кто-то за переборками. Или это только показалось? Но почему-то стало скучно, будто снимали восьмой дубль. Я покорно сбросила трусы и, задрав шифоновый подол, повернулась к Чаку спиной. Он увлеченно огладил раза три ремнем мои ягодицы и приступил к иным доказательствам своей власти. Мы только вошли во вкус, как Чак странно изогнулся, застонав, а затем оттолкнул меня и выпрямился. Выключатель щелкнул, прожектор погас.

— Уф! Чертовы твари слетаются на свет. У меня полная башка стрекоз и что-то колючее возится за шиворотом.

Боже, он даже не снял пиджак!

…На следующий день мы дулись друг на друга. Это приятно, когда примирение уже в кармане. Подколы, придирки, отмалчивания. Впрочем, с Чаком лучше всего выходило отмалчивание и детская игра в «назло». Если я чего-то хотела, он делал точно наоборот. Поэтому Солу ничего не стоило уговорить нас совершить вечернюю вылазку в маленькое курортное местечко неподалеку от Кастельон-дела-Плана. Стоило лишь мне предложить провести вечер на яхте, как Чак загорелся идеей прогулки по берегу.

И вот мы уже потягиваем красное вино в маленьком, сомнительного вида ресторанчике, расположенном прямо на набережной. Мы выбрали столик на улице, чтобы разглядывать фланирующую толпу. Обслуживающий нас официант — подросток испанских, по-видимому, кровей, — несмотря на врожденный дефект речи и тик, передергивающий поминутно его лицо и шею, оказался весьма расторопным. И как они умудряются не путаться в длинных, доходящих до носков черных ботинок фартуках? Ботинки нашего гарсона были далеко не новы, но старательно вычищены, а шустрые смуглые руки хоть и без перчаток, но с чистыми ногтями. Мне приходилось придирчиво следить за этими мелочами (как и за чистотой посуды и бокалов), потому что именно вопреки моему желанию посетить лучший ресторан города мы завалились «на дно». Подыграв таким образом Солу, нацелившему меня на «программу трущобного борделя», я все же не хотела подцепить желудочно-кишечную инфекцию, как и любую другую тоже: в моей сумочке лежал необходимый набор самообороны — контрацептивы разного спектра действия.

Гарсон самостоятельно притащил колоссальную жаровню с тлеющими углями, на которой покоился котел под блестящей крышкой. Пожелав нам приятного аппетита, он с причмоком, превращенным тиком в болезненный стон, поднял крышку, представив нашим взорам гору красноватого от помидоров и перца риса с захороненными в нем всевозможными дарами моря. Надо сказать сразу — с песком, раковинами и остатками водорослей, что вызвало во мне брезгливое содрогание и подстегнуло, конечно же, наигранный аппетит моих сотрапезников.

Пока они выуживали из риса мелких креветок, худосочных улиток, каких-то ракушек, таящих крошечное, засушенное червеобразное тельце, я потягивала терпкое вино и тоскливо разглядывала толпу. Вереница фонарей, идущих вдоль набережной, и огни из близлежащих домов, сплошь занятых кафе, пивными, ресторанчиками, барами, заливали все вокруг ярким, пестрым светом дешевого праздника. Из соседнего бара, мерцающего ядовитой синевой, вместе со всполохами «взрывов» и «артобстрелов» игровых автоматов доносились надрывные стенания тяжелого рока. Возле бара крутились подростки, изо всех сил старающиеся казаться «подозрительными» — резаная кожа, пиратские косынки на бритых или патлатых головах, железки на всех местах и обязательное наличие приваленного поблизости мотоцикла. Впрочем, они действительно чего-то налакались или нанюхались — не может же нормальный человек по доброй воле находиться более двух секунд в иссиня-зеленых вопящих недрах этого заведения.

Гуляющая публика делилась на две категории — туристов и местных. Туристы чаще всего держались стайками и, несмотря на позднее время, не оставляли своих панам, фото- и видеокамер. Были среди них и лирические парочки, совершающие брачное или «деловое» турне, они выглядели нарядно и предпочитали передвигаться в обнимку. Меня интересовали потенциальные партнеры на сегодняшний вечер — проститутки обоего пола. Женщины слонялись тут всякие, независимо от возраста и комплекции они сохраняли национальную стилистику. «Карменситы» с цветком в волосах или в вырезе платья, с затянутыми корсажами и черным кружевом в виде белья прогуливались возле нашего столика, поглядывая на моих приятелей. А несколько смуглых лиц с усиками и смоляными глазами над лоснящимися толстыми щеками упорно и многозначительно обратились в мою сторону. Ужасно! И все это — за пять тысяч баксов?! Неужели я так здорово влипла? Вспомнив о своей хитрости, я повернула стул в направлении толстомордого кавалера и вполне отчетливо дала понять Чаку, что строю джентльмену глазки. Заметив это, Сол вспыхнул энтузиазмом:

— А почему бы нам не гульнуть сегодня по-настоящему?! Конечно, это не Амстердам. Но зато южный темперамент и душок «дна» — чистый разврат, грязная грязь!

— Не ты ли, Сол, вчера призывал нас к целомудрию и высоким чувствам? Ехидна. Я уже чуть было не заставила Чака взяться за сочинение сонета… — заметила я, не отрывая взгляда от намеченного кавалера. — Действительно, в этих первобытных жирных южанах есть нечто… отталкивающее.

— Но не во всех, — коротко заметил Чак и, следуя за его взглядом, я увидела подростка, одетого тореадором.

Он стоял, небрежно прислонившись к стене шумного бара и изредка обмениваясь репликами с проходившими мимо «крутыми». Высокий и гибкий малый, потому так картинно сидело на нем старенькое карнавальное облачение. Белые гольфы, темно-зеленые, слишком узкие, атласные панталоны с золотыми галунами, бархатное болеро, распахнутое на груди, и мятая пестрая косынка, опущенная до бровей. Чудесное лицо — узкое, тонкое, с крупным горбатым носом и маленькими, глубоко посаженными глазами. Оно свидетельствовало о тайной печали и некоей загадочной значительности. Я с пренебрежительной ухмылкой отвернулась: «Сопляк». Чак поманил парня пальцем.