Загадка неоконченной рукописи - Делински Барбара

– Может, и так, – улыбаясь, ответила Дженни, перекладывая сумку из руки в руку.

Мысль о том, как она пойдет за Питом на край света, не давала улыбке сойти с ее лица большую часть пути до дома. Только когда дом уже стал виден, хотя и издалека, к ней в душу вновь закралось сомнение.

Она ускорила шаги. Беспокойство возрастало. Она перехватила сумку поудобнее и перешла на трусцу. До поворота на боковую подъездную дорожку она практически добежала и даже когда увидела рядом с гаражом мотоцикл, ей не стало лучше. Она успокоилась, только зайдя в кухню и увидев Пита, стоявшего у плиты. Она обессиленно прислонилась к стене.

Он сразу все понял.

– Ты решила, что я уехал, – сказал он, забирая у нее сумку. – Но я никуда не делся. Я же тебе сказал. Я никуда не уеду без тебя. Почему ты никак не можешь в это поверить?

– Потому что я до сих пор иногда не верю, что ты настоящий.

– Разве я не похож на настоящего?

– Похож.

Он притянул ее руку к своей груди.

– Ты чувствуешь, что я настоящий?

Она ощутила биение его сердца. Кивнула.

– Ну и?

«Расскажи ему, Дженни. – Не могу. – Расскажи ему все. – Я не могу так рисковать. – Он тебя любит. – Но достаточно ли сильно он меня любит?»

Она закрыла лицо руками. Он отвел их, прижал ее к груди и сказал, зарываясь лицом в ее влажные от пота рыжие полосы:

– Я сварил горячий шоколад на завтрак, чтобы проснуться, но на улице уже тепло. А тебе, по-моему, нужно что-нибудь прохладное.

– Я больше всего на свете люблю горячий шоколад.

– Я догадался, – сказал он с такой улыбкой, что ее колени подогнулись, а мысли окончательно перепутались. – Я нашел в буфете три банки.

– Я бы выпила немного.

– Тебе не слишком жарко?

Она потрясла головой, села за стол и, ожидая шоколада, представила, что за окном идет снег.

В первые месяцы после смерти матери Дженни жила в основном в кухне, в комнате для гостей наверху и на чердаке. Дон нанял кого-то оттереть кровь в большой комнате, но она все равно не могла находиться там, а спальни и сами по себе были ужасны. Только когда пошел третий год заключения Дардена, она снова смогла спать в своей комнате, и то только после того, как выскребла всю спальню от пола до потолка.

Даже теперь, спустя шесть лет, она старалась лишний раз не заходить в большую комнату. Дважды в год она убиралась в родительской спальне. Все остальное время она держала дверь и нее закрытой.

Днем во вторник она широко открыла ее, затащила туда ящики, которые были приготовлены в гараже, и заполнила их охапками вещей матери. Она не стала ничего аккуратно складывать и ни разу не остановилась, чтобы рассмотреть или припомнить что-нибудь. Когда первая коробка была набита, она закрыла ее и перешла ко второй, потом поспешила к третьей, и все это время не переставала проклинать Дардена за то, что он не захотел делать этого сам, хотя бы для того, чтобы попрощаться таким образом с женой.

Конечно, он хотел наказать этим Дженни. Она это понимала. Это было продолжением все той же изощренной стратегии, выдуманной им, которая была призвана постоянно напоминать Дженни о ее вине и до этого момента прекрасно работала. Даже торопясь изо всех сил, даже отказываясь взглянуть хотя бы на одну кофточку, комбинацию или юбку, даже несмотря на долгие разговоры с Питом и принятое решение, она все равно чувствовала стыд, боль и раскаяние.

Но вдруг это прекратилось. Ее разум возмутился и захлопнулся. Стыд, боль, раскаяние – она упаковала их вместе с последними материнскими вещами, закрыла коробку и пошла дальше.

Ванна была полна пахнущих сиренью пузырьков. Они клубились в воде, как кучевые облака, над поверхностью которых торчали только голова и колени Дженни. Она сидела с закрытыми глазами, пока не услышала шаги Пита.

– Привет, – сказал он.

Она смущенно улыбнулась, потому что он был с головы до ног мужчиной, а это было все еще так ново для нее.

– Все в порядке?

– Странно себя чувствую, – кивнула она.

– Грустно уезжать?

– Немного. Чудно, правда?

– Нет. Ты же прожила здесь всю жизнь. – Он подошел, присел на край ванны и нашел в пене ее пальцы. – Любому нормальному человеку было бы грустно на твоем месте.

– Сколько времени?

– Пять. Мясо почти готово. Так это его любимое блюдо? Да, так оно и было. Тушеное мясо, и пудинг, и рисовые хлопья, и пиво.

– Если я его ненавижу, то почему я об этом беспокоюсь?

– Потому что ты добрая. Это первая домашняя еда, которую он попробует впервые за шесть лет.