Семь цветов страсти - Арсеньева Елена

— Не понравилась мне твоя богемная братия. Особенно эта кукла с восковым лицом и купленным на состояние бывшего мужа сосунком-любовником.

— Что здесь плохого? Эльза чувственная женщина и не хочет превращаться в старуху, — с раздражением защитила неприятную ей особу Дикси. — Она знает, что постель — лучшее лекарство от старости.

— Но ведь у нас с тобой все хорошо, детка? Я, правда, не мальчик, но свои чувства к тебе с полным правом могу назвать страстью. — Откинув одеяло с отвернувшейся жены, Эжен поцеловал ее спину. — Если бы ты знала, как волнуешь меня… Ну приласкай меня, девочка…

Дикси резко повернулась, и муж впервые увидел в ее глазах сокрушительную неприязнь.

— Ты говоришь о страсти, а что ты знаешь о ней? То, чем мы занимаемся в постели, не имеет никакого отношения…

— Прости, прости, милая, ты переутомилась… Пожалуй, я лучше пойду в свою комнату. — Эжен поднялся и надел халат. — Тебе прислать чего-нибудь выпить? — Не получив ответа, он заторопился прочь. — Спокойной ночи, девочка.

Дикси разрыдалась, кусая от злости подушку. Благополучие, покой, забота мужа, обожавшего ее, все радости богатства и безделья казались ей трясиной смертельной скуки, затягивающей пленницу. Она пресытилась, объелась пресным счастьем, в котором начисто отсутствогали алпряности. Размеренность жизни, уверенность в завтрашнем дне, в преданности человека, живущего рядом, — что значат эти ценности в сравнении с горькой отравой настоящей страсти! Да за часы бесплодного ожидания Чака она пережила больше, чем за все два года безоблачного счастья! Она надеялась, мечтала о чем-то, ощущая в теле былой трепет, она содрогалась от обиды и боли, убедившись, что ждала напрасно… Боже милостивый, Скофилд ничего не заметил! Он не понял, что жена находится на грани истерики, — ее любящий, внимательный муж! Скофилд просил приласкать его, приученный к тому, что инициатива в постели всегда принадлежала Дикси…

Бедный, бедный, наивный олух, верящий в свою непогрешимость, в надежность жены и все ждущий, что Дикси захочет иметь от него детей. В первый год супружества они часто мечтали об этом, и Дикси с нетерпением ждала беременности. В тот момент, когда Эжен решил обследоваться, проверив свою способность к отцовству, Дикси передумала. Семейная идиллия с детишками и нянями вызывала раздражение.

— Давай просто подождем. Не стоит торопиться, — сказала она мужу и приняла меры против нежеланного зачатия. «Еще немного покапризничаю и решусь», — убеждала она себя, приглядываясь к чужим детям и стараясь проникнуться желанием материнства. Скофилд терпеливо ждал… И вот теперь стало вдруг ясно, что они лишь обманывали себя и ничего этого уже не будет — ни семейной идиллии, ни детишек с фамилией Скофилд.

Бесшумно пробравшись в комнату мужа, Дикси услышала ровные, тихие всхрапы — Эжен мирно спал, не заметив того, что в непотопляемом, по его убеждению, семейном судне появилась опасная пробоина…

…Дикси уехала путешествовать одна, а потом навестила знакомых в Голливуде и даже снялась в незначительном эпизоде. Ей не понадобилось много времени, чтобы убедиться — прежние увлечения и образ жизни потеряли для нее всякую привлекательность.

Неплохо изображать покинувшую экран звезду, когда за спиной — состоятельный и надежный муж. Каково же дрожать от неизвестности, ожидая получения плохонькой рольки, если от нее зависит все — престиж, уверенность в себе, возможность не скатиться к нищете! Дикси с содроганием вспомнила этап пробивания карьеры — чужие постели, дрянные, унижающие душу роли и постоянный самообман, прикрывающий обиду и страх.

Вернувшись домой, она с благодарностью прильнула к Скофилду. Но прежнего покоя уже не было. Почти год Дикси мучилась, скрывая от мужа правду: она не любила его и презирала за то, что он не желал этого замечать. Чем больше строптивости проявляла Дикси, тем щедрее и великодушнее становился Скофилд. Он прощал ей все — раздражительность, cкандалы, демонстративные «выезды на гастроли». Он встречал ее новыми подарками и заверениями в неизменной любви. Дикси плакала на груди мужа, коря себя за причиненную ему боль, и, получив прощение, с ужасом думала, что так будет теперь всю жизнь.

Она не готовилась к серьезному разговору. Все произошло само собой. Тихий домашний вечер, столбики мошкары, пляшущие над столом, накрытым для ужина на веранде. Майское тепло запоздало — сад и клумбы зацвели буйно и дружно, как только череду пасмурных и дождливых дней прервало воссиявшее солнце. Шумел в траве разбрызгиваемый вертушкой дождик, сладко пахли расцветшие в ящиках балюстрады ночные фиалки. В сумерках ярко белели цветущие карликовые вишни, cветились тяжелые кисти турецкой сирени. Дикси казалось, что она сидит так вот уже сто лет, превратившись в дряхлую, морщинистую старуху.

— …Нолленс дал мне отступную. Думаю, он еще схватится за голову, но будет поздно, — делился своими директорскими проблемами Эжен, разминая в бледных пальцах листок мяты.

— Эжен, скажи, я очень изменилась?

— Ты о чем, девочка? Глупости! Уже вся Европа знает, что у меня жена — красавица… И он не подумал о главном. Это я о Мэтью Нолленсе. Остолоп!…

— А ведь я не люблю тебя…

— Ой, девочка, я лучше пойду просмотрю бумаги. У меня завтра тяжелый день. — Эжен поспешил ретироваться, но Дикси поймала его за руку.

— Завтра я уйду. И пришлю тебе необходимые бумаги, мы не можем больше жить вместе. Это нечестно, глупо, жестоко.

— У тебя другой мужчина? Впрочем, — остановил жену Эжен, — это не столь уж важно. Это ерунда, ошибки молодости… — Голос его дрогнул, он рванулся, чтобы уйти, но Дикси посмотрела с мольбой.

— Я очень серьезно. Не стоит больше удерживать то, чего давно уже нет. И никогда не было…

— Нет, было! Тот первый вечер был! И свадебное путешествие, и чудесные дни в этом доме! Мы были счастливы, Дикси! — Он не пытался скрыть слезы.

— Ты дал мне уверенность и покой. Я очень благодарна тебе, Скофилд, но я не могу так больше. Я начинаю ненавидеть тебя и себя. Это скотство. Прости.

Эжен рухнул в скрипнувшее под ним плетеное кресло, а Дикси ринулась в свою комнату и начала торопливо собирать вещи. Она спешила разорвать связывающие их узы, пока благоразумие или жалость к мужу не призовут к примирению.

Стоящий у окна своего кабинета, Эжен слышал, как выехал из гаража и умчался в сторону Парижа подаренный им жене темно-синий «пежо».

— Ну вот я и дома. Роль мадам Скофилд сыграна до конца. Вряд ли стоит думать о пальмовой ветви Каннского фестиваля. — Дикси кивнула на нераспакованные чемоданы. — Зато трофеи — фантастика! Шубы! «Пежо» у подъезда и еще вот это. — Подняв золотистую прядь у виска, она рассматривала блестевшие в ней седые нити.