Радуга - Стоун Кэтрин

— Да, это так.

— Расскажи мне. — Джеймс протянул Алексе руку, приглашая в уютный круг своих объятий, пока она будет делиться своими сокровенными тайнами.

Но Алекса отстранилась, села на вертящийся табурет перед роялем и рассказала Стерлингу историю сестер Тейлор с самого начала: с того момента, когда она впервые увидела Кэт. Алекса с непреклонной честностью призналась в своих отвратительных чувствах к сестре и непростительных поступках.

— Кэт была идеальным ребенком: всегда очень спокойная, безмятежная и величественная, словом, настоящая принцесса. Она даже вообще никогда не плакала.

— Разумеется, плакала, — впервые перебив Алексу, мягко возразил Джеймс.

Ему еще раньше хотелось прервать эту исповедь, приносившую Алексе невыносимые страдания, но Джеймс понял, что она не услышит его и не успокоится, пока не расскажет всю правду до конца. Сейчас же он вмешался только потому, что, задохнувшись от яростного самоосуждения, Алекса на минуту замолчала и Джеймсу вдруг захотелось внести хоть какие-то реальные черты, в столь идеализированный портрет сестры.

— Все дети плачут, Алекса.

— Только не Кэт. Правда, Джеймс, она никогда не плакала. — Алекса впилась длинными ногтями в ладони, физически напомнив себе о той боли, которую когда-то причинила сестричке. — Даже когда я пыталась заставить ее плакать.

— Говоря при этом, что ненавидишь ее? Но, дорогая, тогда Кэт была еще совсем маленькой — слишком маленькой, чтобы понять или запомнить это.

— Ах, надеюсь, что так оно и есть, — едва слышно прошептала Алекса.

Чего бы только она не отдала за уверенность в том, что Кэтрин ничего не помнит! Особенно…

— Однажды я пыталась причинить ей боль, чтобы заставить заплакать. Кажется, мне тогда отчаянно хотелось убедиться в том, что Кэт не идеальна.

— И как же ты пыталась причинить ей вред? — спокойно спросил Джеймс, не подавая виду, что был очень встревожен.

Изумрудные глаза стали почти черными, а прежде мягкие черты лица с трогательным выражением беспомощности заострились от страха. До этой минуты Джеймсу и в голову не приходило, что Алекса действительно могла совершить некое преступление, воспоминание о котором так исказило бы ее прекрасное лицо.

— Я ущипнула ее. Конечно, не настолько сильно, чтобы оставить синяк, но вполне достаточно, чтобы двухлетний ребенок заплакал. Дабы в этом удостовериться, я прежде ущипнула себя и чуть не заплакала. Но Кэт только смотрела на меня своими огромными синими глазами, полными недоумения и… прощения.

Алекса уставилась на свои руки, сцепив их в мертвый замок на коленях, и думала только о том, услышит ли сейчас удаляющиеся шаги бросившегося вон из комнаты Джеймса. Нет, она не могла их услышать, потому что в висках оглушительно громко стучало, до невыносимого звона. Алекса не могла услышать шаги Джеймса, но, когда к ней наконец вернулось мужество, чтобы поднять глаза, она не сомневалась, что его уже нет в квартире.

— И это все? — осторожно спросил Джеймс, уже понимая, что «все», и понимая также, что это все для милой Алексы было действительно кошмарным и не прощаемым себе преступлением.

— Все? — уставившись на него, переспросила Алекса, пораженная тем, что видит в глазах Джеймса не гнев и досаду, а нежность и сочувствие. — А этого мало? Тебе не кажется такое поведение непростительной жестокостью?

— Мне кажется это проявлением обычной детской ревности, возможно, в излишне резкой форме. Алекса, если ты хочешь доказать мне, что в детстве была жестокой девочкой, то должна рассказать что-нибудь пострашнее.

— Но больше ничего и не было. Я просто перестала обращать внимание на Кэт.

— Это ее сильно расстраивало?

— Да нет, не думаю. И с чего бы? Жизнь Кэт была наполнена музыкой и любовью наших родителей.

— Итак, жила-была девочка, которая страшно ревновала свою младшую сестренку. Но вспомни: ты ведь тоже тогда была еще маленькой. И до шести лет росла единственным обожаемым ребенком в семье. Вот тебе простое объяснение. Кроме того, мне кажется, Алекса, что эта история очень и очень давняя. Я не слышал ревности или ненависти в твоих теперешних рассказах о Кэт. Напротив, я чувствую в них только гордость и любовь.

— Я горжусь Кэт, и я действительно ее люблю… хотя мы почти и не знаем друг друга.

— Значит, на каком-то этапе что-то в ваших взаимоотношениях изменилось?

— Да. — Алекса сокрушенно покачала головой, вспомнив, из-за кого и почему произошла эта перемена.