Голубая ива - Смит Дебора

Лили была в своем амплуа. Теперь, став полноправным хозяином своей судьбы, он обязательно найдет способ увидеться с ней.

* * *

Лили сажала очередную бегонию в пластиковый горшок и переживала по поводу завтрашней контрольной по алгебре, к которой она в общем-то слабовато подготовилась. Она устало оглядела рассаду на длинных деревянных столах. Руки ее гудели. После полудня и каждый уик-энд она пропадала в оранжереях Фридмана, где лето, казалось, уже в полном разгаре, несмотря на декабрьское солнце за окном.

Мать никогда уже не поправит здоровье настолько, чтобы работать на заводе. Она даже вставала с трудом и коротала время за изготовлением стеганых одеял на продажу туристам.

Одеяла семью не обеспечивали.

Лили, машинально сунув руку в горшок с рассадой, гнала мысли об аттестате, о стипендии, которая полагается только лучшим.

— Привет, красавица, — услышала она. Мимо проходил Энди Хоулком с мешком удобрения на плече. — Ты, я вижу, закончила?

— Да.

Она невольно улыбнулась этому высокому блондину, сыну местного министра. Он носил прекрасные брюки-хаки и толстый свитер, поверх которого болтался золотой крест на золотой цепочке; крест сверкал почти так же сильно, как скобы на его зубах Энди и Лили зачастую закрывали дом на ночь по просьбе Фридмана. Кроме того, Хоулком иногда подвозил девушку на своем «камаро».

Лили вымыла руки и надела кадетский сюртук Артемаса поверх свитера. Знаки отличия хранились в чайнике Коулбрука, а этот форменный пиджак она носила так часто, что локти уже протерлись.

Закинув за плечи тряпичный рюкзак с брошюрами, девушка терпеливо поджидала Энди. Он выключил свет, надел кожанку и запер дверь. Ночь выдалась ясной, сквозь прозрачный воздух свет от луны вырисовывал контуры строений.

— Замечательная ночь, — заметил Энди, выруливая на дорогу. — Я, пожалуй, заскучаю, когда отвезу тебя домой.

Внезапно смутившись, Лили пробормотала что-то невнятное и вцепилась в ремни на сиденье. Улицы города были уже безлюдны, окна магазинов темны, освещались лишь некоторые маленькие ресторанчики.

Они свернули по направлению к Голубой Иве. Успокоившись, Лили задумалась об одиноких башенных часах на перекрестке. Эти часы принадлежали Коулбрукам и в лунном сиянии очень смахивали на готический шпиль. Часы были разбиты, и теперь стрелки всегда показывали четверть третьего. Правда, отец еще помнил то время, когда они отбивали каждый час; поместье начиналось отсюда.

Проехав через реку Току по железному мосту, они попали в сумрачный лес, затем миновали остатки главных ворот поместья, закрытых на тяжеленную цепь толщиной в руку. Рядом с воротами находился каменный дом сторожа с разбитыми окнами.

Далее дорога разветвлялась. Большой почтовый ящик на шпале указывал дорогу к Маккензи, теперь лес чернел по обеим сторонам. Энди остановил машину, но не выключил радио. Лили искоса взглянула на него в темно-зеленом свете приемника.

— Эх, была бы ты старше, — с сожалением вздохнул Энди. — Ты такая хорошенькая, жаль, что тебе только пятнадцать.

Сердце Лили готово было выпрыгнуть из груди.

— Похоже, ты наелся удобрений.

Он весело засмеялся.

— А ты бегала когда-нибудь на свидания?

— Не-е-е-т. Но меня приглашали на вечеринки после футбола.

— А как насчет настоящего свидания? Ты хотела бы этого?

Сердце Лили екнуло: ее спрашивает уважаемый и симпатичный парень, такой же высокий, как она, да к тому же взрослый.

— Конечно.

— Давай проверим!

— Как это?

— Можешь меня поцеловать?

Она была не из робкого десятка и не привыкла отступать, и, потянувшись к нему, поцеловала в губы. Очень волнующе, не считая некоторой неловкости от удара о его пластину на зубах.

— Нет, не так.

Он привлек ее к себе и присосался своими губами. Вначале это здорово возбуждало, затем стало больно, поскольку он сильно надавил своими пластинами на нижнюю губу.

Она пыталась отстраниться, но тут Энди сунул ей в рот свой язык, противный, как мокрая рыба.

«Не глупи», — осадила она себя.

Кроме полной Мирны Симпсон и пары других изгоев, она была, вероятно, единственной взрослой девочкой в школе, которая никогда не целовалась. Большинство школьниц позволяли себе много больше.

Он уже обхватил ее руками за шею, рот начал неприятно гореть. Стоило ей только высвободить свои губы, как он тотчас вновь настойчиво впивался и начинал елозить слюнявым ртом. Губы ее горели, возбуждение перешло в разочарование.