Игры сердца - Берсенева Анна

Иван забрал у нее чемодан, застегнул молнию и сказал:

– Сама, может, и не проснется. А ты, кстати, уверена, что она не в летаргии?

– Вань, – улыбнулась мама, – не морочь мне голову. И себе тоже. Такие эльфы здесь стаями летают. Они приспособлены к жизни гораздо лучше, чем кажется на первый взгляд.

– Да это-то я знаю… – пробормотал Иван.

О том, что подобные девушки слетаются в мастерскую, как бабочки к фонарю, он в самом деле знал. Как и о том, что их неотмирность обычно объясняется простым нежеланием мыть посуду. У него бывали случаи в этом убедиться: несколько раз он уходил из маминой мастерской с такими вот девушками. Впрочем, мытья посуды Иван от них наутро не требовал – так, отмечал мимоходом эту интересную взаимосвязь между неотмирностью и обыкновенной бытовой ленью и мыл после их ухода посуду сам. Трудно ему, что ли, вымыть два бокала?

Но девушка, уснувшая на ковре, при всех характерных чертах, которые позволяли отнести ее именно к этому околохудожественному типу, все же чем-то от него отличалась. Во всяком случае, так Ивану показалось с первого взгляда. И теперь ему интересно было разглядеть эту девушку вторым взглядом. Да и просто жалко ее было почему-то.

Он вышел из-за ширмы вместе с мамой. Комната была уже пуста. И только девушка по-прежнему спала на ковре.

– По-моему, Сутулов ее напоил, – наметанным глазом определила мама.

– Разве она пьяная? – удивился Иван.

– А какая же? Ей, видно, одного глотка хватило, как воробью. Вот гад Сутулов! Знал же, что я уезжаю.

Она осторожно потрясла девушку за плечо. Та не шелохнулась. Даже ресницы не дрогнули. Иван снова испугался, что она умерла.

– Живая она? – с опаской спросил он. – Может, «Скорую» вызвать?

– Живая, не беспокойся. Просто вид у нее такой чахлый. И вот куда мне теперь ее девать? – с досадой сказала мама.

– Давай я с ней посижу, – предложил Иван.

– Сколько же тебе сидеть? Она, может, до утра будет дрыхнуть!

– До утра так до утра. Здесь переночую. Или ты за ее девичью честь волнуешься?

– Вот уж за что точно можно не волноваться, – хмыкнула мама. – Ладно, все равно другого выхода нет. Спасибо, Вань. Если и правда до утра останешься, постель в шкафу возьми. Сутулов, жалкий завистник, назло мне это чмо подбросил, я уверена! Чтобы я не смогла к Левке на вернисаж поехать.

Иван подумал, что для неведомого Сутулова это что-то уж слишком сложная многоходовка. Но говорить об этом маме не стал.

Да и не успел бы он об этом сказать, даже если бы и хотел. Взгляд у мамы стал совершенно рассеянный – она была уже не здесь, а там, на питерском вернисаже какого-то непризнанного гения.

Все это было так знакомо! И до пошлости банально. Так бы он и сказал, если бы все это относилось не к маме.

Мама вышла из комнаты. Хлопнула вдалеке входная дверь. Иван обернулся и посмотрел на девушку.

Она лежала как Спящая красавица в хрустальном гробу, хотя назвать ее красавицей вряд ли было возможно, да и вряд ли сказочная красавица спала в своем гробу вот так, на боку, подложив ладонь под щеку.

«Интересно, сойду я за принца?» – подумал Иван.

Мысль была глупая, но он все же присел на ковер и коснулся губами ее щеки, потом губ. Ее губы чуть дрогнули – наконец он убедился, что она все-таки живая. От нее действительно пахло спиртным, но совсем чуть-чуть. Видно, в самом деле выпила глоток, не больше. Как воробей.

Вот это-то, наверное, и вызывало к ней жалость – что она была похожа одновременно на эльфа и на воробья.

Он зашел за ширму, снял с кровати белье. Кровать была круглая, сплетенная из лозы; ее изготовил для мамы какой-то народный талант. Что за удовольствие спать на таком сооружении, пусть оно и выглядит стильно, Иван никогда не понимал. Но спать на полу, даже и на туркменском ковре, казалось ему еще более неудобным.

Он достал из шкафа свежее белье, перестелил постель. Потом вернулся за девушкой. Эльфов он в руках никогда не держал, а воробья держал однажды в детстве, даже не воробья, а маленького воробьеныша. Они с сестрой Олей нашли его в траве у подъезда, наверное, тот выпал из гнезда. Нести на руках эту девушку было то же самое, что того птенца, – возникало точто такое же недоумение: неужели существо одновременно может быть и живым, теплым, и совершенно бестелесным?

Иван положил девушку на постель. Она не проснулась, только перевернулась на бок и поджала ноги. На ее колготках от пяток шли две недлинные стрелки. Они были зашиты тонкими нитками. А ему-то казалось, что женщины давно уже не зашивают колготки.

«Может, раздеть ее?» – подумал он.

Но все-таки не стал этого делать. Как ни подсмеивайся над девичьей честью, а раздевать спящую пьяную девчонку – это как-то… непорядочно.

Только вот не похоже было, что она проснется в ближайшие несколько часов. Значит, надо было и самому устраиваться на ночь.

Спать в одежде он-то уж точно не собирался. К счастью, мамина кровать при всем своем неудобстве была широкая, то есть площадь ее круга была большая. Иван сдвинул девушку ближе к краю – она и на этот раз не шелохнулась, – снял джинсы, рубашку и лег на другой край этого плетеного гнезда.

Он уснул мгновенно, едва успев подумать, что все-таки утомил его этот бестолковый вечер, надо же, а он ведь и не замечал…

Свет лежал перед ним, как длинный поваленный столб. А вдоль светового столба колыхалась, волновалась тьма, и тьма эта состояла из воды, вся была водою. В ее могучем объеме было что-то зловещее, но была в нем и загадка, тайна, и вот эта-то тайна манила, притягивала, втягивала в себя. Хотелось рвануться вперед, в темноту, вырваться из освещенного пространства, и так сильно этого хотелось, что страх исчезал.

Он уже совсем собрался с силами для того, чтобы это сделать – уйти в темную водяную толщу, – но тут свет стал ясным, распространился во все стороны, охватил все пространство вокруг…

Иван открыл глаза. Все вокруг было наполнено светом – рассеянным, белесым, туманным. Он не сразу вспомнил странное ощущение, которое создавал такой вот свет, потому что редко это ощущение испытывал, редко и давно, в детстве, когда жил у мамы во время каникул. Только здесь, в мастерской, свет падал из окон таким вот образом.

Собственно, здесь были даже не окна, а сплошная узкая, но длинная, по всему периметру комнаты, застекленная щель под потолком. Она была огорожена чем-то вроде бруствера, поэтому мама говорила, что здесь, под крышей дома, предполагали, видимо, устроить тюремную камеру, да в последний момент передумали.

Как бы там ни было, а утренний свет в мастерской был в самом деле необычный.

Он всегда был такой, ничего в этом не было удивительного. Но сегодня… Когда, окончательно проснувшись, Иван повернул голову и наткнулся взглядом на спящую девчонку, ему показалось, что источником этого рассеянного света является она. Мысль была такая же глупая, как вчерашний поцелуй, произведенный им для того, чтобы определить, живая она или нет.