Светлая полночь - Стоун Кэтрин

Джейс и Джулия поднялись на эскалаторе на восьмой этаж. Джейс почувствовал, как Джулия собралась с силами, готовясь к тому, что увидит. Мышцы ее напряглись, ладони невольно сжались в кулаки от страха, и она принялась безжалостно кусать губы.

Джейс тоже сжал кулаки, чтобы не дать себе сделать то, что ему так хотелось, — прикоснуться к ее губам. Он велел себе не делать ничего такого, что могло отвлечь ее, и шел сзади, а не рядом, чтобы она могла идти туда, куда ей подскажет сердце.

Джулия вела, и Джейс следовал за ней, словно неотступная, легкая, осторожная тень.

Словно пастух.

Его стадо, состоявшее из одной женщины, было незрячим поначалу, как была незрячей Уинни до ее первого Рождества. Но Джулия должна увидеть. Она дала себе эту пугающую и столь бесстрашную клятву.

Джейс, ее тень и ее пастух, почувствовал момент, когда она вынуждена была сфокусировать взгляд. Увидеть. Хрустальные ясли, призму внутри призмы, коей был «Кентерфилдз», сверкающую, испускающую ясный и чистый свет.

И какова была реакция Джулии на увиденное? Кулаки ее разжались, мышцы расслабились, и когда Джейс шагнул вперед, чтобы увидеть ее лицо, он обнаружил на нем след солнечного сияния — слабый, но явственный на фоне лавандовых облаков.

Она перестала покусывать губы и мягко, нежно улыбнулась. Адресуя улыбку Уинни, понял он.

Уинни была здесь, в объятиях своей сестры, которая убаюкивала ее. Губы Джулии слабо задвигались, словно в этой тишине она шепотом рассказывала своей Уин о величии Мадонны, об агнце.

И о Младенце.

Они долго стояли перед сверкающими яслями. Джулия и Уинни. И тень-пастух в лице Джейса. Наконец они двинулись к месту, которое было домом для ангелов. Они летали. Они парили. Они пели. Играли на лютнях и флейтах. И на золотых арфах. У некоторых из них в руках были голуби либо розы, либо свечи, либо ленты, либо колокольчики. Они дорожили своими сокровищами, так же как Джулия дорожила своим.

Джулия обнимала Уинни. И Уинни обнимала Джулию. Ее крохотные пальчики вцепились в волосы Джулии, которые снова были длинные и пышные. «Смотри, Уинни, смотри», — шептала она в тишине.

И они видели так много. Весь декор «Кентерфилдза», который так нравился Уинни, и новые украшения, в том числе сверкающий луч с несущимися оленями. Олени, как и ангелы, были сделаны из фарфора, хрусталя, материи. Некоторые олени из волшебного стада Санта-Клауса были из дерева или из камня.

Конечно, необходимо внести кое-какие изменения в эти летящие создания. Можно нарисовать Рудольфа в гиацинтовых, с серебристым оттенком, тонах, за исключением, конечно, его ярко-красного носа. Джулия нарисует Рудольфа и всю его волшебную компанию в полете. Она счастливо поклялась в этом, легонько шевеля губами.

За лучами с оленями открылись другие сокровища. Они подошли к алькову, где по ниткам-паутинкам скользили снежные хлопья с потолка, который был таким же золотистым, как и ночное небо Эдвины Энн Хейли.

В этом золотистом небе не блистали розовато-лиловые звезды. Не сияла аквамариновая луна. Просто с неба летели снежные хлопья. И они не пробуждали ни воспоминаний, ни страха, ибо на рождественской елке Уинни вообще не было хлопьев.

И руки Джулии, как и там, в номере «Иден-Найтсбриджа», перемещались от одной снежинки к другой, и в ее глазах светились удивление, благодарность и…

Внезапно она резко отдернула пальцы от хрустальных снежинок, словно соприкоснувшись с чем-то потусторонним. Свет погас в ее глазах. Лавандовое солнце подернулось облаками. Взгляд ее сделался серым. Диким. Тревожным.

Глаза ее стали подергиваться, как подергивались глаза Уинни, страдающей нистагмом, пока это не прошло само собой в то знаменательное Рождество.

Подернутые облаком глаза Джулии тем не менее оставались зрячими. Джейс это понял. Они все очень ясно видели. В этом не могло быть сомнения.

— Скажите мне, — тихо попросил он, — скажите, чего вы боитесь?

Услышав эту деликатную команду, Джулия вспомнила свои возможные ответы на вопрос Джейса, который он задал раньше, попросив определить характер ее страха.

— Джулия…

Его голос и глаза говорили ей, что она может исповедаться ему во всем, абсолютно во всем, словно они до сих пор продолжают, бросив вызов земному тяготению, лететь среди ангелов и оленей. И еще снежных хлопьев. И они парят так высоко в этой волшебной стратосфере, что даже кристаллики снега способны лететь вечно, никогда не таять, не разрушаться и не падать.