Перепутье - Стил Даниэла

— Приятного отдыха.

На поездку она попросила две тысячи долларов, и он без единого слова отдал ей их накануне вечером. Ее «спасибо» прозвучало, как пустая формальность.

— Увидимся в сентябре, — весело крикнула ему Хиллари, выбегая из дверей в легком платье из красного в горошек шелка и такой же шелковой шляпке.

— Звони время от времени сыну.

Она кивнула и поспешила к машине. Впервые за долгое время Ник видел жену счастливой. И возвращаясь в дом, чтобы одеться и ехать в контору, он подумал, что, быть может, и не стоило настаивать на сохранении этого брака. Раз Хил так несчастна с ним, возможно, она заслуживает лучшей доли? Завязывая галстук и надевая пиджак, он вдруг поймал себя на том, что вспоминает Лиану — интересно, где-то она сейчас.

Ник не встречал де Вильеров ни на одном из званых вечеров, они, скорее всего, чаще посещают дипломатические приемы, а он туда не ходит. В польском посольстве через несколько дней будут давать обед, куда званы многие, и де Вильеры, наверное, тоже там будут, но именно в этом посольстве Нику и не следовало показываться. Очень важно, чтобы никто не узнал о том, что недавно он оказал полякам безвозмездную помощь. Польше пошло бы во вред, если бы стало известно, что она тоже вооружается. Дипломаты, через которых он передавал свое предложение полякам, были поражены смехотворно малой ценой, которую он запрашивал. Для него это был единственный способ помочь им, когда дело близилось к развязке.

Немцы в последнее время еще больше увеличили объемы поставок, а у Ника все чаще появлялось желание послать их к черту и прекратить с ними всякие отношения. Всякий раз, когда он ездил в Берлин, независимо от того, были сделки выгодными или нет, он испытывал некоторую неловкость оттого, что еще не порвал с ним деловые связи. Лиана была права. Время выбирать приближалось. Собственно, для него оно уже наступило.

Уходя в контору, Ник на прощание поцеловал Джонни. Он был рад, что малыш не очень расстроился из-за отъезда матери. Он уже пообещал сыну, что они вместе поедут в Довиль, а там будут кататься вдоль берега на лошади. Теперь оба с нетерпением ожидали этой поездки, намеченной на первое августа. В Довиле они проведут, по крайней мере, недели две.

— Пока, тигренок. Увидимся вечером.

— Пока, папа. — Мальчик бил мяч бейсбольной битой, которую бережно хранил в одном из своих чемоданов.

Когда лимузин уже заворачивал за угол авеню Фош, Ник заметил, что мяч влетает в окно гостиной. Он рассмеялся, вспомнив, как в Нью-Йорке предупреждал швейцара, что рано или поздно это произойдет. Шофер обернулся на звук его голоса:

— Oui, monsieur?

— Я говорю — это бейсбол.

С каменным выражением лица шофер кивнул, и машина покатила по направлению к конторе.

Глава двенадцатая

Тридцать первого июля вещи Лианы и Армана прибыли наконец во Францию из Вашингтона, а еще через неделю они переехали в дом, который Арман присмотрел еще в апреле. Дом находился в чудесном месте на Пале-Бурбон, в Септьеме. Следующие десять дней Лиана работала, как рабыня, распаковывая вещи и расставляя все по местам. Всю работу делала она сама — ведь только она одна знала, куда что положить и поставить. Слугам она могла доверить лишь мытье посуды и вытирание пыли со столов. Остальное удовольствие полностью принадлежало ей. Мечты о совместных прогулках по Булонскому лесу и саду Тюильри так и не осуществились. Была война или ее не было, но все время Армана пожирало Центральное бюро. Обедал он с коллегами или сотрудниками многочисленных посольств, разбросанных по городу, и домой возвращался не раньше восьми вечера — если в этот день не было званых обедов. Если они были, то значительно позже.

Началась совершенно другая жизнь, не похожая на жизнь в Вашингтоне, где в качестве жены посла Лиана должна была играть заметную роль на официальных приемах в роли хозяйки, там она устраивала камерные танцевальные вечера, обеды «с черными галстуками», там она стояла рядом с мужем, встречая прибывающих гостей.

В Париже Арман часто ходил на званые обеды один, и если брал с собой Лиану, то это было скорее исключением, чем правилом. Теперь вся ее жизнь сосредоточилась вокруг дочерей, у Армана же, когда вечером он наконец появлялся дома, едва хватало сил поговорить с женой. Сразу после ужина он в изнеможении шел в спальню и засыпал через несколько секунд после того, как его голова касалась подушки. Для Лианы наступили одинокие времена, и она нередко тосковала по былым дням в Вашингтоне, Лондоне, Вене. Новая жизнь была ей не по душе, и, хотя она старалась не жаловаться, Арман прекрасно чувствовал это. Лиана стала похожа на цветок, вянущий в неухоженном саду, и он знал, что виноват, но не мог ничего поделать. Надвигались большие события. Франция просыпалась и начинала осознавать угрозу, исходившую от Гитлера, и, хотя многие по-прежнему чувствовали себя во Франции в безопасности, все же появились новые настроения, призывавшие готовиться к отражению врага. Теперь, принимая участие в бесчисленных встречах и собраниях, он снова почувствовал себя живым. Началось хорошее время для него, но очень тяжелое для Лианы. Арман понимал это, но мало что мог сделать. У него даже не хватало времени заехать за ней, если вдруг появлялась возможность пойти на обед вместе.