Неравный брак - Берсенева Анна

– А разве нету? – даже растерялась Ева.

Услышав этот вопрос, Полина расхохоталась; серьезность мгновенно улетучилась из ее глаз.

– Да-а, рыбка золотая, счастливый ты человек! – выговорила она сквозь смех. – Нет, сестричка, ты что, и вправду даже не представляла никогда, что ее вообще может не быть?

– Да ну тебя! – обиделась Ева. – Как с ребенком со мной!

И тут же, только произнеся «как с ребенком», она вспомнила все, чем совсем недавно была наполнена жизнь, – и улыбка сбежала с ее лица.

– Ты что, Евочка? – Полина сразу заметила перемену в настроении сестры и мгновенно перестала смеяться. – Так сильно я тебя обидела?

– Нет, ну что ты, – через силу улыбнулась Ева. – Я вспомнила просто…

– Мальчика своего?

– Мальчика… – Горечь прозвучала в Евином голосе. – Я знаю, вы все так думаете – и родители, и Юра. А я совсем иначе, понимаешь? Ах, да что объяснять!

Она махнула рукой, судорожно сглотнула, сдерживая слезы.

– А ты не объясняй, – пожала плечами Полина. – Разве я говорю: «Объясняй»?

– Ты как Юра, – попыталась улыбнуться Ева. – Он тоже всегда так говорит: «Не объясняй». И плечами точно так пожимает.

– Вот видишь. – Полинка села рядом на край кровати, снизу заглянула в ее наклоненное лицо. – Да не волнуйся ты, рыбка, что ж ты так убиваешься-то, смотреть ведь страшно, ей-богу! Вот, блин, любовь!.. А помнишь, мы с тобой по каким-то народным мудростям гадали? – По «Пословицам русского народа», – сквозь слезы улыбнулась Ева. – Мне еще самая бестолковая мудрость выпала, только я уже забыла какая.

– Почему бестолковая? – не согласилась Полина. – Я, правда, и сама уже не помню, но что-то интересное. Против здравого смысла! Как Женя с Юркой, – уточнила она.

– При чем здесь они? – удивилась Ева.

Все-таки одна Полина необыкновенным образом умела переключать ее внимание, даже когда Ева находилась в таком подавленном состоянии, как теперь!

– А разве нет? – хмыкнула та. – Посмотри ты на них, например, мамиными глазами. Ведь ни в чем они ну ни капельки друг другу не подходят!

– И что? – втайне обрадовавшись мнению младшей сестры о том, что Женя ни в чем не подходит их брату, переспросила Ева.

– А ничего! – со смехом заявила сестрица. – Так ведь твоя пословица кончалась? А ничего! Толку ли о смысле жизни размышлять, когда в ней все так перепутано, что, где верх, где низ, и то не разберешь? А уж тем более – кто, кому и почему подходит.

– Да я не о смысле жизни размышляю, – совсем по-детски всхлипнула Ева. – Я о нем думаю, о Теме…

– Да? – Полина недоверчиво посмотрела на сестру. – Надо же… Ну и возвращайся к нему тогда, – решительно заключила она. – Раз не о смысле думаешь, а о нем – чего ты тогда тут сидишь?

– Я бы вернулась, – тихо сказала Ева. – Но ведь это же невозможно…

Разговор с сестрой оказался совсем маленьким глотком воздуха.

«Гипоксия, – думала Ева, снова ощущая в груди удушливую тяжесть. – Так ведь это называется? Гипоксия, недостаток кислорода».

Августовская жара закончилась как-то в один день. Даже прохлады никакой не было. Ночью пошел дождь, еще по-летнему теплый, а к утру стало ветрено и начали облетать листья. Словно сама природа говорила: та медлительная, прекрасная городская жара осталась в прошлом…

Выйдя утром из дому, Ева вернулась, чтобы переодеться. В летнем полотняном плаще, в котором она ходила осенью в Вене и который мама по-старинному называла пыльником, было уже холодно.

Переодевалась она торопливо: хотела прийти в школу пораньше, пока не собрались учителя, и застать Василия Федоровича в одиночестве. Мафусаил давно уже посмеивался над своей старческой привычкой вставать чуть свет и сразу отправляться в школу, вызывая у коллег чувство неловкости за их поздний приход. Но в общем-то «старческая привычка» при молодом характере директора Эвергетова была весьма удобна. По крайней мере, все знали, когда с ним проще всего переговорить с глазу на глаз.

Во второй раз Ева уже бегом выбежала из подъезда, на ходу застегивая серый осенний плащ и накидывая широкий капюшон. Из-за непрекращающегося дождя воздух был темным, тяжелым. Она нырнула в арку, ведущую из двора на улицу; гулко зацокали каблучки.

Вдруг Еве показалось, будто она наткнулась на что-то в темноте недлинной арки. Она инстинктивно выставила вперед руки – и тут же почувствовала, что ее пальцы нащупывают мокрые обшлага куртки, чьи-то плечи… Подняв голову, задыхаясь, она с невозможной ясностью, как кошка в темноте, увидела Артемовы глаза – и тут же перестала что-либо видеть, коротко вскрикнув и прильнув к его груди.

Они долго целовались в гулкой темноте арки. Ева не понимала, почему здесь, под каменным сводом, дождевые капли ручьями текут по ее лицу.

– Как же ты… – наконец выговорила она, сквозь эти бесконечные капли пытаясь разглядеть его лицо. – Как же ты здесь оказался? Ты же мог меня не встретить, я же вообще никуда не ходила эти дни, сегодня только…

Она говорила – и собственные слова казались ей бессмысленной тарабарщиной.

– Если бы я мог раньше, – торопливо, сбивчиво отвечал Артем. – Но это только сегодня выяснилось, час назад, и я сегодня и пошел… Прости меня! – вдруг с отчаянием вырвалось у него. – Если бы я только мог раньше!

– Что – выяснилось? – так же торопливо спрашивала Ева. – И за что ты прощенья просишь… Боже мой!

Не слыша собственных слов, она все крепче прижималась к его груди, словно боялась, что Артем исчезнет в этой гулкой тьме так же неожиданно, как появился.

– Пойдем? – попросил он. – Ты… пойдешь со мной?

– Боже мой! – повторила Ева, задыхаясь от смеха и слез. – Что же ты спрашиваешь, о чем?!

До его прихода оставалось часа два, не меньше. Рабочий день в приемном пункте заканчивается в семь, еще час он, наверное, посидит за компьютером, потом пока доедет от Патриарших до Лефортова… Иногда Артем задерживался дольше – к концу рабочего дня в лабораторию заходили фотографы, показывали свои снимки и каталоги выставок, вели разговоры, которые были ему интересны.

Ева видела: та среда, в которой Артем недавно оказался, и привлекает его, и отталкивает. Может быть, в ней для него было много суеты, может быть, слишком много зависти, вообще присущей творческим людям. Но одновременно, судя по его рассказам, в этой новой для него жизни ощутим был тот соревновательный дух, который отличает любую профессиональную среду и без которого невозможно развитие, особенно в молодости.

Несколько раз Артем приглашал Еву зайти в один из таких вечеров к нему на работу. Но ей не хотелось этого делать. Не хотелось высказывать свое мнение, которое наверняка повлияло бы на него, не хотелось навязывать ему свой душевный опыт. То, что Ева так отчетливо, так сильно чувствовала в нем, казалось ей больше и важнее любого опыта.