Неравный брак - Берсенева Анна

Теперь Юра почувствовал, что лицо у него каменеет от Евиных слов.

– И что же тебе, интересно, сказал Лев Александрович? – поинтересовался он.

– Знаешь, я все-таки такого от него не ожидала, – усмехнулась она. – То есть я, конечно, не очень рассчитывала, что он даст такие деньги. У него, может быть, и нету столько. А может быть, и есть. Ну, неважно… Он сказал, что я должна была лучше просчитывать последствия своего поступка. Что это просто неприлично с моей стороны – после всего, что я устроила, обращаться к нему за деньгами для своего любовника. Между прочим, он совершенно прав, – добавила она.

Юра представил унижение, которое пережила сестра, выслушивая нотации от Горейно, и ему стало тошно.

– Ко Льву Александровичу ты, значит, могла обратиться, а ко мне – не могла… – медленно проговорил он. – Спасибо!

– Юрочка! – расстроилась Ева. – Я собиралась тебе сказать, честное слово! Я уже Полинке даже сказала. Все-таки у нее ведь столько знакомых. – Она улыбнулась так жалко, что эта улыбка показалась Юре хуже слез. – А творческие люди сейчас, она сама рассказывала, черт знает чем занимаются. Один квартиры продает, другой почему-то вольфрам вагонами.

– И ты думала, какой-нибудь Полинкин знакомый художник продаст вагон вольфрама и подарит тебе пятнадцать тысяч долларов? – сердито спросил Юра.

Он ненавидел себя в эту минуту так, что готов был биться головой о стенку!

«Как хорошо тебе было играть в бессребреника! – стучало у него в висках. – «Кроме свежевымытой сорочки…» А о деньгах пускай Пушкин думает! А теперь, когда… А теперь ты стоишь как последний мудак и еще претензии предъявляешь: почему к тебе не обратились! Хрена ли к тебе обращаться?»

– Я так не думала. – Ева опустила глаза. – Я просто так… Я не знаю, что делать, Юра, ничего нельзя сделать! – вдруг воскликнула она – и наконец заплакала.

Она плакала точно как в детстве, закрыв руками лицо, и слезы точно так же сочились между пальцами, и крошечный бриллиант на подаренном мамой колечке блестел как слеза.

– Рыбка, милая, ну не надо, прошу тебя! – Задыхаясь, чувствуя, что сам сейчас заплачет, Юра сел рядом с нею на кровать, обнял ее вздрагивающие плечи. Ева уткнулась лицом ему под подбородок и зарыдала еще горше. – Не плачь, прошу тебя! – повторял он, как заведенный. – Я попробую, я что-нибудь…

Как противен ему был этот лепет, как он сам себе был из-за него противен!

– Если бы хоть что-нибудь можно было продать! – Ева подняла на Юру глаза; теперь он разглядел в них что-то близкое к безумию. – Я уже думала: например, почку… Может, ты знаешь, как это делают? Юра, может, ты у кого-нибудь спросишь, у каких-нибудь врачей?!

– Почку нельзя продать, рыбка, милая, не надо. – Он гладил ее по голове и говорил с нею как с ребенком. – Не думай об этом, оставь эти глупости… Да придумаю я что-нибудь, Ева, что ж я, совсем уже?! – почти закричал он.

Наверное, срывающийся на крик голос брата оказался для Евы такой неожиданностью, что она всхлипнула еще раз и затихла.

– Извини, Юрочка, – сказала она, вытирая слезы. – Такая неделя была, что… А Тема еще уехать меня уговаривает. Говорит, ему одному легче будет. А мне? Если бы ты слышал, что мне тот сказал, по телефону! Чтобы я тоже хорошенько поискала деньги, а то они мне его будут присылать по почте частями…

– Не слушай ты всяких козлов, – поморщился Юра.

«Похоже, что-то подобное и будет», – подумал он.

– Я бы рада не слушать…

Ева печально улыбнулась. Последняя слезинка блеснула в уголке ее рта и исчезла.

– Когда он должен вернуть эти деньги? – спросил Юра, отводя глаза от ее лица.

– Они сказали, не позже чем через месяц.

«Через три дня уезжаем, – мелькнуло у Юры в голове. – Не осталось времени… До чего?»

– А мать его что говорит? – на всякий случай спросил он.

– Она еще не знает. И зачем ей знать, Юра? – пожала плечами Ева. – Ты бы захотел, чтобы наша мама такое узнала? У Ирины Андреевны все равно денег нет, это я точно знаю. И ей их тоже никто не займет, потому что не подо что занимать, как и нам, – объяснила она. – У нее даже квартира не своя, чтобы по крайней мере можно было продать, хоть и без крыши над головой остаться. Ее с Темой сестра к себе прописала, а с сестрой отношения очень плохие. Эта сестра сейчас у мужчины какого-то живет, не на Трехпрудном, поэтому я ее даже не видела, но Тема говорит, скоро может обратно вернуться. Ну, это все лишние подробности. Тупик, Юра, я же тебе сразу сказала, – закончила она уже тем спокойным тоном, которым говорила вначале. – Куда ни кинь… Только ждать и остается. – И добавила, чуть заметно вздрогнув: – Я не знаю, как все это… может произойти.

– Вот что, Ева. – Теперь Юре стыдно было за то, что сам он едва не сорвался в дурацкую истерику. – Тон этот похоронный надо оставить. Неприятная ситуация, кто спорит! Но не такая безнадежная, как тебе кажется. За месяц что-нибудь я придумаю. Артему скажи, чтобы глупостей никаких не делал, а пока сидел и ждал. Или я ему лучше сам скажу, – решил он. – Да и ты тоже… На углу почкой торговать – этого не надо, – улыбнулся он.

– Не буду. – Ева тоже улыбнулась. – Как все-таки бывает обидно, что я никакой ценности собой не представляю! Была бы я, например, не учительницей, а проституткой…

– То-то вы бы зажили тогда! – в тон сестре ответил Юра. – Ладно, будем надеяться, до этого не дойдет.

– И надеяться нечего, – засмеялась она. – В смысле, на… Думаешь, я бы вот сейчас хоть минуту раздумывала, если бы кто-нибудь мне за это пятнадцать тысяч дал?

Ночью поднялась метель, к утру утихла, но мокрый снег все шел и шел, заносил дорогу.

Юра шел по набережной, увязая в тяжелом снегу, и сизый зимний воздух февральского утра тоже казался ему тяжелым и ел горло, как дым.

– Мама? – Он набрал телефон родителей ровно в девять, когда они обычно вставали по выходным. – Полинка давно у вас была? Сегодня обещала? Скажи, пусть ко мне забежит, ладно? Да есть тут к ней вопрос. А я к вам вечером зайду. Я, может, в командировку скоро поеду…

– Не успею, мадемуазель Полин, – сказал Юра. – Три дня осталось, не успею. Придется тебе, ты уж не обижайся. А кому еще – маме?

– Да не в том дело, Юр. – Полинка сидела на ковре, в круге света от настольной лампы, по-турецки скрестив ноги в пестрых вязаных гетрах, грызла кончик рыжей прядки и смотрела на Юру снизу вверх любимым, чуть исподлобья, отцовским взглядом. – Оставляй мне, о чем разговор! А тебе… не жалко? – спросила она, помолчав.

– Сам не понимаю, Полин, – пожал он плечами. – Как ни странно, но, кажется, не жалко. Перед родителями стыдно, и все.