Семь цветов страсти - Арсеньева Елена

— Куда мы попали, Дикси?

Мы выехали за город совсем в другом месте. Потом долго петляли в поисках нужной дороги, заправляли бак, разворачивались и крутились на одном месте. Гоняли блестящего шустрого жучка с откинутым капюшоном ребристой крыши и плещущим у ветрового стекла «знаменем» через канавы, железнодорожные переезды и внезапно остановились, уткнувшись в стаю белых гусей, с гоготом и всплесками крыльев переходящих деревенскую улицу.

Гуси прошли, покрикивая, а мы продолжали стоять, словно застывший на киноэкране кадр. Майкл уткнулся лбом в брошенные на руль кисти, я расслабилась в высоком кресле, устало закрыв глаза. Над нами шумела листва, какая-то велосипедистка, затормозившая у обочины, громко рассказывала приятельнице про наглость продавщицы:

— Это не к вашим ногам, фрау, говорит она мне и убирает голубенькие туфельки с бантиками. Вообрази, она решает про мои ноги!

Покосившись в сторону, я увидела тяжелый зад, обтянутый шортами, над приткнувшимся к тротуару велосипедом, и спину в цветастой трикотажной майке с глубокой бороздой от врезавшегося в пышное тело бюстгальтера. У сторожившего перекресток клена оказалась медно-бурая листва. В тон отросших кудряшек Артемьева.

— Микки, — тихо позвала я, коснувшись детского завитка на его виске. — Хочешь, я поведу машину?

— Поцелуй меня… — прошептал он, не повернув головы.

Я прикоснулась губами к уху, шее под ним, скользя по колючей щеке к носу, и испуганно вскрикнула, охваченная кольцом его рук.

— Пожалуйста, не оставляй меня. Ни на минуту не оставляй… Я никогда так не боялся, Дикси…

Я зажала его рот губами, и мы провалились в другое измерение, отгоняя сопутствующий счастью страх потерь…

Есть две категории полицейских — покровителей и преследователей влюбленных. Этот оказался из первой. Деликатным покашливанием вернув нас к реальности, он рассмотрел права Майкла и со значением козырнул, возвращая их. А затем подробно объяснил мне дорогу. Отъезжая, я видела в зеркальце, как он скреб затылок, сдвинув на лоб фуражку. Ну и озадачили мы его: русский за рулем новенького «мерседеса» в компании французской красотки катит в бывшую баронскую усадьбу, спутав начисто направление.

…В доме хозяев ждали. И, конечно, больше обещанного часа. У ворот навытяжку, руку под козырек встречал машину начальник охраны, а у парадных дверей замка стоял Рудольф в праздничном мундире. Было около семи часов вечера, и солнце едва сдерживалось, чтобы не опуститься за холмы. Я окинула взглядом знакомый пейзаж, отметив перемены: лужайки пострижены, на клумбах пышно цветут малиново-розовые кусты бегоний, лестницы очищены от бурьяна, а по лесам, покрывавшим холмы, прошлось дыхание осени, оставив тут и там желто-бурые мазки.

— Смотри, какой странный закат… Словно солнце прячут в черный ящик, — сказал Майкл, встав рядом. — А оно сопротивляется, приветствуя нас.

Темная тяжелая туча, стелющаяся по горизонту, давила солнце, стремясь загнать за черные края холмов. И в последний прощальный момент оно послало отгоревшему дню пучок ярких, протянутых нам лучей. Золотые полосы веером лежали на сизой туче, пронизывая воздух каким-то ненастоящим, театральным светом.

— Как на картинке, — деликатно заметил Рудольф. — Извольте следовать в большую столовую, ужин ждет. Багаж поднят в комнаты хозяев.

Мы переглянулись — неужто и впрямь безумие продолжается?

В нарядном зале с четырьмя высокими окнами преобладали вишневые тона. Шелковые обои, бархатные шторы и обивка мебели, очевидно, недавно обновлялись, сохранив изначально заданный стиль. Стол под белой скатертью длиной не менее трех метров накрыт на две персоны. Искрящиеся серебром и хрусталем приборы возвышались на противоположных концах вытянутого прямоугольника, по центру которого шла соединительная линия из вазонов с гранатовыми георгинами и пятисвечовыми подсвечниками. Прямо над столом насквозь играла алмазным сиянием тяжелая гроздь люстры.

Майкл остановился в дверях, растерянно оглядев парадное великолепие своей столовой.

— Пожалуй, мне стоит переодеться, — наконец заметил он.

— Мне тоже. Только придется попросить радиотелефон, чтобы хоть как-то переговариваться во время трапезы.

…Я заняла комнату, уже знакомую по предыдущему визиту. Майклу были отведены апартаменты рядом. Мы чинно разошлись по своим покоям, обменявшись за спиной Рудольфа тоскливыми взглядами.

Я раскрыла дорожную сумку. Собственно, кроме ночного белья, плаща и нарядной блузки, у меня ничего не было. Но блузка претендовала на многое. Возможно, она взяла бы на себя смелость заменить вечернее платье в шикарном ресторане, если бы представилась такая необходимость. Черный обтягивающий бархат закрывал левую руку и плечо, оставляя правую часть обнаженной. Игривая асимметрия, намекающая на незавершенность процесса раздевания. Правда, моя узкая юбка из плотной шерсти не очень подходила к верху, но не будем же мы, право, танцевать…

Расчесывая волосы и подкрашивая губы, я избегала смотреть в глаза своему отражению — так же, как и Майкл, я боялась потерять вселившееся в меня безумие.

В столовой незнакомый стройный официант суетился над нашими приборами, переставляя их в центр стола.

— Благодарю, вы очень любезны, — двинулась я к фрачной спине и остолбенела, — из «декора» крахмальной белой рубашки и фрачной пары с надлежащими деталями атласного пояса и белой «бабочки» на меня смотрело лицо Майкла. Сумасшедшего Микки. До смешного, до хохота, до спазмов в животе мне нравилось это носатое лицо в живописных бронзовых кудрях, эти дрогнувшие и замершие губы и глаза! У Микки были каштановые глаза увидевшего свою хозяйку сеттера.

— Да что с тобой? — Усадив меня на диван, Майкл принес стакан воды, а я все не могла остановиться, хохоча и утирая слезы. — Это мой концертный фрак… Я всегда так одеваюсь… К американским гастролям сшил новый…

— Во-волосы! — не унималась я, пытаясь взъерошить аккуратную укладку. — Ты похож на Дастина Хоффмана в фильме «Тутси», когда он изображает женщину!

— Отличный малый, я видел этот фильм. Но ты же сама запретила стричься…

— Глупый, глупый, сумасшедший, дурной, невозможный Микки. — Я крепко держала его за уши. — Я обожаю твои невероятные локоны (я чмокнула его в лоб), твои преданные глаза (чмокнула в глаза), твой умный нос и… (Майкл подставил губы, но я ухитрилась попасть в «бабочку») — и все твое фрачное великолепие!..

Рудольф, по-видимому, все это время стоявший за дверью, вошел сразу после моей финальной реплики, как лакей в хорошо отрепетированной сцене с объявлением: «Кушать подано!».