Оккультный Сталин - Первушин Антон Иванович

Директор Пулковской обсерватории Борис Петрович Герасимович чувствовал, что тучи сгущаются и над его головой. Сохранилось его письмо к Морозову от 21 июня 1937 года, в котором он вежливо просит отложить встречу и обсуждение интересовавших Морозова научных вопросов до осени. Возможно, он надеялся, что если до осени его не тронут, значит решили оставить в покое. Этой надежде не суждено было сбыться: ровно через десять дней после письма к Морозову, 30 июня 1937 года, Герасимович был арестован и 30 ноября того же года расстрелян.

Позже всех, в конце 1937 года, был арестован (в числе большой группы физиков из Ленинградского университета) Матвей Петрович Бронштейн. В феврале 1938 года он был расстрелян.

По какой же причине погубили пулковских астрономов? В статье в журнале «Мироведение» № 6 за 1937 года под характерным названием «За искоренение до конца вредительства на астрономическом фронте», написанной Тер-Оганезовым, в вину Герасимовичу вменялось невыполнение обязательств по международным проектам и «вредительство» в деле подготовки к наблюдениям полного солнечного затмения 19 июня 1936 года. Еще одно обвинение состояло в том, что медленно продвигается поиск места для строительства большой южной обсерватории, а несколько обследованных мест были признаны непригодными – якобы «вредитель» Герасимович намеренно посылал группы наблюдателей в заведомо непригодные места.

Примечательно, что состоявшийся в марте 1937 года пленум Астрономического совета АН СССР поручил дальнейшее руководство работами по выбору места для южной обсерватории Тер-Оганезову, что однако нисколько не продвинуло эти работы, да и не могло продвинуть, ведь Тер-Оганезов был абсолютно некомпетентен в вопросах астроклимата (который и определяет, в основном, пригодность того или другого места для размещения там астрономической обсерватории)...

Столь страшные последствия для астрономов за мифический срыв наблюдений солнечного затмения только из сегодняшнего дня кажутся непропорциональными содеянному. Вновь сработала риторика сталинской эпохи: неторопливый научный процесс был приравнен к действиям на фронте, а все те, кто не понимал этого, считались «врагами» – предателями, готовыми всадить нож в спину революционного пролетариата.

Скрытый идеализм сталинского мемориального материализма проявлялся и в том, что простое познание мира было превращено в элемент непримиримой борьбы, в рамках которой нет места компромиссам. В этих условиях даже наблюдение рядового солнечного затмения превращалось в некий всемирно значимый ритуал, от которого напрямую зависит исход борьбы между марксизмом и враждебными ему идеологиями.

«Все мы, советские астрономы, – писал Тер-Оганезов в статье „За искоренение до конца вредительства на астрономическом фронте“, – должны <…> извлечь соответствующий урок. Здесь мы имеем новое доказательство того, что враг старается проникнуть во все поры советского организма, что он прикидывается нашим “другом”, иногда для притупления нашей бдительности позволяет себе сделать “полезное дело”, для того, чтобы в нужное время и в нужный момент нанести возможно тяжелый удар стране социализма <...>

Мы уверены, что советские астрономы, теснее сплотив свои ряды, вместе со всеми научными работниками Советского Союза, вместе со всеми трудящимися нашей страны, добьются новых успехов на фронте социалистического строительства, под руководством испытанной коммунистической партии и тов. Сталина».

С точки зрения той фантастической реальности, в которую погружался Советский Союз при Иосифе Сталине, астроном Тер-Оганезов был совершенно прав. Советская фундаментальная наука должна была стать частью марксизма, невзирая даже на то, что чем дальше, тем больше марксистско-ленинская теория отдалялась от происходивших в мире процессов...

Охота на релятивистов

Впрочем, наибольшее искажение картины мира, граничащее уже с переходом в чисто оккультное учение, мемориальный материализм допустил в столкновении с новой релятивистской физикой, которая пришла на смену физике классической.

Собственно, против знаменитых преобразований Лоренца, описывающих изменения свойств объекта при больших скоростях движения, и формулы Эйнштейна, связывающих массу с энергией, сталинисты ничего не имели. Наоборот, в статьях и книгах, популяризирующих космонавтику, в научно-фантастических романах советских писателей можно было с гарантией встретить довольно живые рассказы и о первом, и о втором. Советские материалисты ополчились на новую космогонию, которая вырастала из релятивистской физики.