Басилевс - Гладкий Виталий Дмитриевич

При последних словах Эрота бедный Мастарион скривился так, будто его накормили недозрелым виноградом. С обреченным видом он уселся на скамью и дрожащей рукой схватил наполненную чашу, поданую ему быстрой, как белка, меоткой, тугой и бронзовой, словно созревший персик.

– Вот с одеждой у меня и впрямь неважные дела, – Эрот, осушив две чаши подряд, с критическим видом стал рассматривать свой видавший лучшие времена хитон. – Заплаты ставить негоже, я все-таки известный кифаред, а купить новый, увы, не на что… – он бросил быстрый и пронзительный взгляд на приятеля, тут же сделавшего вид, что внимательно прислушивается к разговору воинов спиры, сидящих рядом. – Впрочем, я не ропщу… – рапсод потупился и тяжело вздохнул – чересчур громко, чтобы это могло быть похоже на настоящие терзания. – Никто меня не понимает, никому я не нужен… – на этот раз Эрот постарался – в его тихом скорбном голосе прозвучали трагедийные ноты, а на глаза навернулась слеза.

Мастарион, конечно же, все слышал и почувствовал глубокое раскаяние. Ругая себя последними словами за черствость, он повернулся к Эроту и начал подыскивать подходящие выражения, чтобы уверить друга и брата по вере в своем благорасположении к нему. Но сказать так и не успел – чья-то крепкая рука схватила его за шиворот, и грубый хрипловатый голос прорычал:

– Эй, ты, толстяк! Я не люблю, когда меня подслушивают.

Перепуганный Мастарион втянул голову в плечи и пролепетал, обращаясь к разгневанному фракийцу, воину царской спиры, возвышавшемуся над ним, как скала:

– Н-нет… Кто, я?

– А здесь есть еще такая толстая образина, как ты? – фракиец был пьян и явно нарывался на скандал.

– Клянусь всеми богами олимпийскими, у меня даже помыслов таких не было! – возопил Мастарион, бросая молящие взгляды на невозмутимого рапсода.

– Вышвырни этого борова вон, – посоветовал скандалисту его товарищ с суровым надменным лицом и длинными черными усами.

– Я не думаю, что это разумное решение, – неожиданно прозвучал твердый и сильный голос Эрота. – Этот человек – гость города, ваши разговоры его не интересуют, потому как здесь он никого не знает.

– А это что за птица? – удивился первый фракиец. – Послушай, Ксебанок, по-моему, наша харчевня стала напоминать притон для всякого нищего сброда, – обратился он к черноусому.

– Как ни прискорбно это сознавать, но ты прав, – меланхолично ответил ему Ксебанок. – Гони и другого в шею.

– Можете спокойно продолжать вашу трапезу, – сказал, поднимаясь, Эрот. – Мы уже уходим, – он наморщил нос и пробормотал с таким расчетом, чтобы его услышали фракийцы: – Мастарион, здесь и впрямь кое от кого несет, как от дохлятины. Идем отсюда прямо в термы, иначе нас будут облаивать все сторожевые псы.

– Ну-ка, постой! – скандалист схватил Эрота за локоть. – Кто это здесь дохлятина?!

– Прости меня, Мастарион, но я очень не люблю хамов и дураков, – с этими словами рапсод взял с полки керамическую ойнохою и, благодушно улыбаясь, вдруг с силой, которую трудно было угадать в его невысоком худощавом теле, опустил ее на голову фракийца.

Забияка отшатнулся, а затем медленно, будто во сне, опустился на пол; похоже, он потерял сознание.

Его приятели от неожиданности застыли с открытыми ртами, будто их хватил столбняк. Эрот дружески помахал им и, подталкивая совсем потерявшего способность что-либо соображать Мастариона, неторопливо направился к выходу.

Первым опомнился Ксебанок. Побледнев от ярости, он одним прыжком догнал рапсода и с диким визгом вскинул меч над его головой. Эрот молниеносно отшатнулся, и длинный широкий нож будто сам выпорхнул из складок хитона в его руку.

Но Ксебанок так и не смог опустить клинок на ощетинившегося рапсода – железные пальцы Пилумна сжали его запястье, и меч звякнул о плиты пола.

– Не шали, приятель, – назидательно сказал отставной легионер, поднося к лицу фракийца кулачище. – И не оправдывайся, я все видел. Твой друг – сукин сын. Негоже обижать слабых и сирых. Тем более, когда им нечем тебе ответить, – Пилумн, будучи уже в добром подпитии, ударился в философские рассуждения. – Они ведь не воины, простые граждане. Пришли сюда отдохнуть, а тут вы…

Закончить свою мысль он не успел: фракийцы загалдели, как потревоженные гуси, и вокруг Пилумна засверкали обнаженные мечи.

– Эй, да вы и впрямь шуток не понимаете, – заржал Пилумн и, схватив Ксебанока в охапку, швырнул его на нападавших. – Тарулас, клянусь Юпитером, сегодняшний вечер мне нравится, – все еще ухмыляясь, обратился он к бывшему центуриону, который вместе с Савмаком и Руфусом поспешили присоединиться к нему. – Давно мы так не веселились, – балагурил он, легко отражая наскоки разъяренных воинов спиры. – Руфус, придержи руку, – посоветовал Пилумн гиганту-римлянину, орудовавшему мечом, как дубиной – плашмя. – Это ведь не какие-то там варвары, а очень даже приятные собеседники, можно сказать, наши приятели. Благодаря им, у меня сегодня будет отличный сон. Даже без сновидений. Ну кто так держит меч? – с возмущением воскликнул он, отбивая удар одного из фракийцев. – Нет, за такое фехтование нужно наказывать… – с этими словами он неуловимо быстрым движением выбил меч-махайру из рук воина спиры; не успел тот опомниться, как кулак Пилумна ударил его в грудь, будто таран стенобитной машины, и фракиец грохнулся на пол.