Басилевс - Гладкий Виталий Дмитриевич

– Откуда это у тебя? – с удивлением спросил худощавый, показывая на бурдючок.

– Ты, случаем, не думаешь, что я привез его из Синопы? – рассмеялся толстяк. – Отнюдь, мой друг. Все винные запасы посольской триеры, как тебе известно, мы осушили. Занятие, если честно, было нелегким, но приятным. А этот драгоценный сосуд мне ссудил ойконом пританея.

– Ссудил? – улыбаясь, покачал головой его приятель.

– Не придирайся к словам, – снова засмеялся толстяк. – Как бы там ни было, а это славное родосское сейчас в самый раз. Выпей, и твои подозрения рассеются, как винные пары.

– Во славу Диониса… – с этими словами худощавый, в ком читатель, надеюсь, узнал понтийского поэта Мирина, приложился к горловине бурдючка и, нимало не смущаясь сидящей рядом посольской свиты, пропустил такой богатырский глоток, что толстяк – а это, конечно же, был грамматик Тиранион – даже крякнул от неожиданно обуявшей его жадности.

В состав посольства они попали случайно, вместо молодого, но уже достаточно известного философа Метродора, заболевшего как раз накануне отплытия в Пантикапей. Конечно, ни Мирин, ни Тиранион не питали пристрастий к дипломатической службе, но удущающая живую мысль атмосфера всеобщей подозрительности, воцарившая вместе с Лаодикой в столице Понта, надоела им до такой степени, что они были готовы отправиться куда угодно, лишь бы подальше от злобствующих интриганов и льстецов, окружающих царицу и уничтожающих неугодных и инакомыслящих. Вакансия в посольской свите была только одна, но пронырливый Тиранион сумел подкупить кого-то из чиновников, и послу, насквозь трухлявому персу, которого держали при дворе только из-за его угодливой преданности Лаодике, пришлось смириться со свершившимся умножением будущих подчиненных. О чем ему довелось горько пожалеть, едва триера покинул синопскую гавань – весьма общительный Тиранион до такой степени напоил посольскую свиту, что дипломатов качало еще сутки после прибытия в Пантикапей.

– Тиранион, а ты, случаем, не прихватил и чего-нибудь съестного? – лукаво глядя на своего друга, спросил Мирин.

– У-у… – простонал от досады грамматик, с закрытыми глазами прильнувший к бурдючку. – Ах, не трави душу… – он с видимым сожалением взвесил в руках полупустой кожаный сосуд и бережно закрыл его пробкой. – Там подавали, если ты помнишь, запеченных в тесте великолепных гусей, а это моя слабость… Увы, мой друг, на нас были такие легкие одежды, что и с бурдючком возникли определенные трудности. Но это дело поправимое. Эй, любезнейший! – позвал Тиранион разбитного малого, разносившего сладости и орешки. – Поди сюда. Нет-нет, сие нам не угодно, – решительно отверг он предложенные деликатесы. – Принеси что-либо посущественней. Только одна нога здесь, другая там!

Тем временем под сенью балдахина появился и Перисад со своей свитой. Судя по раскрасневшимся щекам, он уже успел отдать немалую дань богу виноделия и теперь находился в том блаженном состоянии, когда человека умиляет даже крохотная невзрачная букашка, ползающая по руке. Рядом сидела и Камасария Филотекна; возле нее угодливо согнулся ее неразлучный слуга евнух Амфи-тион. Сегодня он принарядился, одев приличествующую мужскому полу одежду, богато затканную золотой нитью.

Солнце уже давно пересекло полуденную черту, и на западную трибуну легли голубые тени. Повинуясь милостивому царскому кивку, распорядитель скачек поднял руку и под варварскую музыку, исторгаемую рожками, авлосами и тимпанами, на поле гипподрома выехали участники соревнований. Напуганные шумом и многолюдьем жеребцы становились на дыбы, ржали и лягались, а восхищенные отменными статями огненноглазых красавцев пантикапейцы хлопали в ладони и бросали удалым наездникам серебрянные оболы, которые всадники с удивительной ловкостью ловили на лету.

Впрочем, не обошлось и без происшествий. Один из наездников, пытаясь поймать сразу две монеты, свалился с коня, да так неудачно, что сломал руку. Его быстро увели за трибуны, и парад продолжался.

Великолепное зрелище! В те далекие времена лошади ценились очень высоко, а чистокровные красавцы, попирающие копытами скаковое поле гипподрома, подчас составляли целое состояние. Только знать и богатые купцы могли позволить себе подобную роскошь. Коней привозили в основном из Мидии и Парфии, они отличались быстротой и выносливостью, а от этих качеств нередко зависела жизнь воина. Были представлены здесь и полукровки, помесь лошадей скифов и благородной нисейской породы, но искушенные зрители внимания на них почти не обращали – эти скакуны никогда не выигрывали состязаний, а потому и обсуждать их достоинства считалось пустой тратой времени.