Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1 - Дюма Александр

Кроме того, сударь, Вам, возможно, неизвестно, что около двух лет назад я выиграл дело, имеющее огромное значение для нас, авторов исторических романов. В очерке о Вареннской дороге я рассказывал, что на холме, откуда открывался прекрасный вид на город, короля должен был ожидать эскорт. Однако драгунов на холме не оказалось, и один из телохранителей короля спустился с холма и постучал в дом, сквозь ставни которого пробивался свет.

Королева и г-н де Валори также подъехали к этому дому, но при их приближении дверь захлопнулась. Один из телохранителей снова толкнул дверь, и перед ним оказался человек лет пятидесяти, в халате, открывавшем голые ноги, и в домашних туфлях.

Я не назову имени этого человека, скажу лишь, что он был майором и кавалером Святого Людовика и дважды присягал на верность королю, но на этот раз у него дрогнуло сердце. Узнав королеву, он сначала отказался отвечать, потом что-то пробормотал и захлопнул дверь, оставив августейших путешественников в прежнем беспомощном положении. Его внук, почтительный потомок, начал против меня процесс, обвинив в том, что я оскорбил память его деда. Суд вынес решение, что если обвиняемый может, как это было в моем случае, указать двух свидетелей происходившего, то любой участник исторических событий может винить только саму историю, и отказал в иске внуку описанного мной человека, обязав его оплатить судебные издержки.

Вот, сударь, что я имел Вам сказать, прежде чем поблагодарить за предоставленную возможность еще раз доказать публике, что в своих книгах я опираюсь только на исторические факты.

Александр Дюма».

Это письмо, появившееся на следующий день на страницах «Ле Пэи», сопровождал комментарий Анри д'Эскампа:

«Дирекция "Монитёр юниверсель" взывает к нашему чувству товарищества и просит опубликовать это письмо, что мы и делаем с тем большей охотой, что оно подтверждает все, что мы говорили раньше.

Говоря о «романе», наш оппонент упоминает о двух способах писать об «исторических событиях», — так, как это делает г-н Тьер, и так, как г-н Мишле, скромно пристраиваясь между ними и добавляя, что, по его мнению, лучший способ писать об исторических событиях — это разыскивать свидетельства не в известных и серьезных документах, а в «воспоминаниях современников».

Мы не собираемся оспаривать подобные теории, но полагаем, что любой согласится с тем, что нельзя без изумления воспринимать автора, который, собираясь писать об Императрице, пользовавшейся искренней любовью всего французского народа, обращается не к множеству истинных документов эпохи, а к воспоминаниям г-на де Бурьена, который был вынужден оставить службу у первого консула по весьма деликатным причинам. Такой помощник лишь повредит тому, кто будет ссылаться на него и позаимствует его стиль.

Действительно, среди цитат, которые столь легкомысленно приводит автор упомянутого романа, большинство доказывают прямо противоположное тому, что он хотел сказать.

Процитируем лишь то место, где г-н Бурьен говорит: «Я спросил Жозефину, неужели она каждый день надевала две новые шляпы, и она с возмущением отвечала, что это какая-то ошибка». Несмотря на сказанное Императрицей, несмотря на подтверждение, которое мы находим в словах самого Бурьена, романист настаивает на своем. Мы предоставляем разумным людям самим рассудить нас.

Вот исторические доказательства, на которые опирается автор: ему нужно было сделать выбор между графом де Лавалеттом, на которого ссылались мы, и г-ном Бурьеном. Он выбрал последнего.

Мы могли бы опровергнуть все письмо, строчка за строчкой, но полагаем, что нет нужды защищать память Императрицы, которую почитают даже иностранцы.

Читатель так же, как и мы, сам поймет, что есть вещи, о которых не спорят. Что касается автора романа, он вынуждает нас напомнить ему, что и для писателя, и для историка есть нечто, чего не могут заменить ни воображение, ни талант, ни ум, — это нравственность».

Как видим, письмо, найденное в «Архивах Сены», было ответом на этот комментарий. Увы, шум, поднявшийся вокруг первой части «романа с продолжением», быстро утих. Продолжение публика встретила равнодушно. По крайней мере к таким выводам можно прийти, читая короткую записку Пьера Маргри, в которой он описывает один из своих визитов к старому, прикованному к постели писателю. Всякий раз, когда я перечитываю его, оно трогает меня до глубины души: