Блэк. Эрминия. Корсиканские братья - Дюма Александр

Эдуар широко раскрыл окно.

В ответ окно напротив тоже широко растворилось.

Стояла кромешная тьма. Эдуар пошел за доской. Она была тяжеленная, и Эдуар понял, как нелегко будет установить эдакую махину между двумя домами.

«Что если она окажется короткой?» — мелькнуло в голове Эдуара.

Обуреваемый мыслями, которые навязывала ему обстановка, он поднес доску к окну и, желая удостовериться, что никто посторонний его не видит, выглянул наружу.

И в домах, и в природе — кругом все спало, от небесного Нептуна до земного консьержа, и Эдуар, приставив край своего моста к подоконнику, принялся двигать его, пока он не коснулся противоположного окна.

Осуществление этого маневра стоило Эдуару неимоверного труда: ему пришлось всем телом налечь на свой край доски, дабы она не вылетела, словно стрела, и не перебудила всю округу, разбив нижние окна. Мало того, что подобная оплошность враз лишила бы его всех предвкушаемых радостей, падение доски невозможно было бы объяснить соседям. Какими бы странными и эксцентричными ни могли быть привычки жильца, он не сумеет дать вразумительный ответ на вопрос, для чего он после полуночи кидал доску в десять футов длиной и два дюйма толщиной в окна соседнего дома, и понимание встретит разве что у стекольщиков.

Правды ради нужно признать, что, когда Эдуар ступил на мост, страх сломать себе шею тоже присутствовал в его душе.

Ясное дело, долго стоять на качающемся мосту он не мог, и очень скоро оказался верхом на доске, которая, какой бы толстой ни была, все же обладала свойствами трамплина, доставляющими удовольствие в гимнастическом зале и приводящими в ужас на высоте четвертого этажа.

Отступать, однако, было некуда, и Эдуар двинулся вперед с осторожностью, равной цене, которую он придавал своей жизни.

Добравшись до середины, он вспомнил о Мари. Теперь ему еще милей станет ее истрепанная добродетель, которую он всегда находил, одолев восемьдесят ступенек лестницы, милей, чем та, совсем новая, добродетель, к которой ведет дорога хоть, правда, и более короткая, ко гораздо более трудная, и которая вынуждает его проделывать весь этот в высшей степени нелепый трюк.

Коснувшись наконец края окна, он не мог удержаться от «уф!», вызванного скорее радостью от того, что он остался цел и невредим, нежели счастьем видеть свою возлюбленную.

Едва он спрыгнул на пол, как услыхал прелестный голос, уже слышанный им на балу:

— Уберите доску.

«Ну и ну! — подумалось Эдуару, — не любовь, а просто переселение на другую квартиру».

И он принялся втаскивать доску.

В комнате, где он очутился, было совсем темно; он стоял, обхватив руками дурацкую доску и не зная, куда ее деть. Если бы горел свет или он мог бы видеть себя со стороны, он бы в ту же секунду бросился в окно, предпочтя ужас нелепости своего положения.

Поскольку ухо его не улавливало никаких распоряжений, он отважился спросить:

— Куда можно положить доску?

Тотчас он почувствовал руку, которая повела его в темноте, и, обнаружив стену, доверил ей то, что через час или два будет ему дороже всего на свете. Потом рука повела его дальше и усадила на козетку. Тут в кромешной тьме начался полушепотом следующий исторический диалог:

— Вы намерены сдержать ваши обещания?

— Да.

— Знаете ли вы, чем я рискую, принимая вас здесь?

— А знаете ли вы, что я претерпеваю на пути сюда?

— Я могу потерять свою репутацию.

— А. я могу свернуть себе шею!

— Но ведь жизнь в сущности такая безделица!

— Позвольте, позвольте! Если вы ею не дорожите, не надо отбивать охоту у других.

— Я же сказала вам, что вы сможете меня видеть, только если каждый день будете преодолевать опасность. Если вы не настолько меня любите, чтобы подвергать себя испытанию, еще не поздно, вернитесь домой и забудьте меня, как я забуду вас.

— Я люблю вас, — сказал Эдуар, взяв ее руки в свои.

— Мое поведение должно показаться вам странным, но вы ведь помните, я предупреждала вас, что я женщина не такая, как все. Я люблю вас в качестве любовника, но я возненавидела бы вас в качестве мужа. Одна только мысль, что кто-то, кто окажется сильней меня, получит право отнять у меня мою свободу, способна причинить мне невыносимую муку. Вы — моя первая любовь, но я не говорю вам, что вы будете и последней. Я никогда прежде не любила, я не знаю, сколько времени длится любовь, и в день, когда я почувствую, что больше не люблю вас так, как сейчас, я потребую, чтобы мы оба вновь стали свободными. А до тех пор я хочу, чтобы вы хранили все в строжайшей тайне, равно как и с моей стороны не будет и намека на болтливость, и как только мы по моему первому желанию расстанемся, что бы ни случилось, вы перестанете знаться со мной и пойдете своей дорогой, не оглядываясь назад.