Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1 - Дюма Александр

По распоряжению Сен-Жюста все ложились спать одетыми. Пишегрю и два его секретаря спали в одной комнате на брошенных на пол матрасах.

Пишегрю спал мало, ложился последним обычно только в три-четыре часа утра.

Однажды Нодье спал особенно беспокойно, и в ночном кошмаре ему привиделось, что его душат индейские воины. Нодье почувствовал, что чья-то рука легла ему на шею и ослабила узел на галстуке. Он проснулся и увидел, что перед ним на коленях стоит генерал.

— Это вы, генерал? — спросил он. — Я вам нужен?

— Нет, напротив, — ответил тот, — это я тебе был нужен: ты стонал и жаловался, я сначала не мог понять причины. Когда носишь такой, как у нас, тугой галстук, надо позаботиться ослабить его перед сном; если позабыть об этой предосторожности, можно задохнуться и умереть. Это своего рода способ самоубийства^[164].

Когда в одно из своих посещений г-н Реаль осведомился у Пишегрю, не нуждается ли он в чем-нибудь, тот ответил:

— Да, в книгах.

— Исторических? — уточнил Реаль.

— Конечно же, нет! Вся история у меня в голове; пришлите мне Сенеку; я нынче игрок.

— Генерал, — смеясь, заметил г-н Реаль, — игрок просит дать ему Сенеку, только проигравшись вчистую. Это не ваш случай^[165].

Тогда же Пишегрю попросил, чтобы ему передали и отобранный у него портрет, который был ему особенно дорог. Сенеку прислали, и г-н Демаре собирался присоединить к книге портрет, когда кто-то заметил ему, что портрет, отобранный при обыске, должен вместе с другими вещами фигурировать на суде.

Пишегрю передали только книгу, он спросил о портрете. Ему объяснили причину отказа, он счел это плохим знаком.

— Ах, вот как, — сказал он привратнику, — оказывается, г-н Реаль посмеялся надо мной, говоря о Кайене.

И он с нетерпением стал ждать следующего визита г-на Реаля.

Тем временем подоспело дело герцога Энгиенского, г-н Реаль занялся им, и у него не оказалось времени для визита к Пишегрю.

Тогда-то он и принял решение покончить с собой. Сначала он пожаловался на холод; поскольку в его камере была печь, ее затопили. Для растопки принесли небольшую связку сухих дров, чтобы было легче разводить огонь, если он погаснет.

Утром зашли в его камеру и обнаружили его в кровати спокойного, неподвижного.

Его стали будить.

Но он был мертв!

Час спустя после того, как открылось это несчастье, то есть около восьми часов утра, Савари, стоявший в карауле в Тюильри, получил записку от офицера элитной жандармерии, который в этот день командовал охраной Тампля. Он сообщал ему, что только что генерал Пишегрю был найден мертвым в своей кровати, и в Тампле ждут полицию, чтобы запротоколировать это происшествие. Савари тут же переслал записку первому консулу. Бонапарт вызвал его и потребовал подробностей. Поняв, что Савари ничего не знает, Бонапарт воскликнул:

— Так отправляйтесь и выясните! Черт возьми, вот прекрасная смерть для победителя Голландии!

Савари поспешил в Тампль и прибыл туда одновременно с г-ном Реалем, посланным верховным судьей с той же целью — узнать подробности.

Никто еще не входил в камеру, кроме охранника, первым заметившего случившееся. Г-да Реаль и Савари подошли к кровати самоубийцы и опознали его, несмотря на следы удушья на его лице.

Генерал лежал на правом боку, вокруг шеи был наподобие тонкого троса обмотан галстук. По-видимому, он сам обмотал галстук и затянул его как можно туже; затем взял небольшую, сантиметров в пятнадцать, щепку, отломав ее от полена — другие поленья были разбросаны по всей камере, — просунул ее под галстук и стал прокручивать до тех пор, пока не потерял сознание. Голова его упала на подушку, кусок дерева оказался придавленным шеей и помешал галстуку развязаться. Удушье не заставило себя ждать, а рука самоубийцы осталась лежать на шее, касаясь импровизированного рычага удавки^[166].

Возле него, на ночном столике, лежала раскрытая книга, как если бы чтение было прервано ненадолго. То был Сенека, посланный ему г-ном Реалем; книга была открыта на той странице, где Сенека говорит: «Тот, кто хочет устроить заговор, прежде всего не должен бояться умереть».

Надо думать, эта глава была последним, что читал Пишегрю; он понял, особенно когда и до него дошел слух о смерти герцога Энгиенского, что у него нет больше надежды на милосердие первого консула, и остается лишь умереть.