Басилевс - Гладкий Виталий Дмитриевич

Оронт злобно расхохотался. Не разжимая губ, засмея-лись и персы, до сих пор безмолвными тенями таившиеся в темных углах комнаты.

– Сколько ты хочешь? – с отчаянностью обреченного прошепелявил горбун.

– Двадцать талантов серебром, – с грубой прямотой ответил Туберон – ему уже начал надоедать этот театр. – И как можно быстрее.

– В своем ли ты уме?! – пораженный в самое сердце, воскликнул Макробий. – Такой суммы я не видывал уже лет пять.

– А вот это уже твои заботы, – сказал Авл Порций, вставая. – Мне пора. Я оставлю тебя, чтобы не было скучно, вот с этими милыми созданиями, – смеясь, он ткнул пальцем в сторону низколобых подручных Оронта с неподвижными глазами хладнокровных убийц. – Когда они с тобой побеседуют, ты найдешь и тридцать талантов. Но я не жаден, в отличие от тебя, а потому больше мне не требуется. Я уже говорил – всего лишь возместить убытки, не более. Так что думай, и побыстрее. Когда я вернусь, твои послания к собратьям по ремеслу, у которых ты держишь деньги, должны лежать на этом дифре. Письменные принадлежности тебе доставят в один момент. Пока, Макробий, – и, посмеиваясь, Туберон вместе с Оронтом вышли вон.

Помертвевший Макробий в каком-то оцепении наблюдал за вяловато-размеренными движениями палачей. Негромко болтая о чем-то своем, они деловито подбросили углей в жаровню, затем достали ремни, чтобы привязать его к скамье, попутно поспорив о качестве местной кожи, не шедшей ни в какое сравнение с понтийской…

Всецело поглощенный ужасным созерцанием приготовлений к пытке, ростовщик, как и палачи, не заметил медленно отворяющейся двери. И только когда в комнате сверкнули акинаки, и раздались чуть слышные предсмертные хрипы персов, он увидел, что логово Оронта заполнили какие-то люди, безмолвные и безголовые. Впрочем, когда прошел первый испуг, Макробий понял, что головы пришельцев скрыты под толстыми стегаными шлемами-башлыками с прорезами для глаз, с нашитыми поверх прочной ткани металлическими чешуйками.

Один из них, видимо, предводитель, что-то коротко приказал на незнакомом Макробию языке и, сняв шлем, подошел к ростовщику. На него глянули пронзительные черные глаза уже немолодго мужчины; лицо его было исполосовано шрамами.

– Не бойся, Макробий, мы пришли, чтобы освободить тебя.

– К-кто… в-вы? – пролепетал, заикаясь больше обычного, горбун.

– Просто друзья, – широко улыбнулся мужчина. – В свое время узнаешь. А теперь поторопись. Нам нужно покинуть это осиное гнездо как можно быстрее. Помогите ему, – заметив, что ростовщика не держат ноги, позвал он безмолвных воинов, обыскивающих пристанище Оронта и убитых палачей.

Будь на месте Макробия скифский царевич или Рутилий, они сразу бы узнали в предводителе Гелианакса, жреца бога Гелиоса. Но нашего бедного горбуна в этот момент мало интересовала персона незнакомца. Его мучил единственный вопрос: а не попал ли он из огня да в полымя? Видят боги, двадцать талантов серебром он бы еще наскреб, а вот сколько запросят эти?

Накинув на плечи Макробия теплый плащ и напялив на голову шлем-башлык, воины едва не на руках потащили ростовщика по грязным извилистым закоулкам в только им известном направлении. Уже у выхода из этого зловонного лабиринта Макробий споткнулся о тело мертвого перса, одного из его похитителей. Неподалеку, выпучив остекленевшие глаза в небесную синь, лежал еще один бандит. И у того и у другого горло было захлестнуто тонкой волосяной удавкой…

Туберон и Оронт подоспели на ристалище как раз вовремя: звонко загремели малые тимпаны, загудели рога, затем к ним тонкими голосками подключились флейты, и на арену, образованную тесно сгрудившимися пантикапейцами, выехали поединщики. От ристалища зрителей отделяла только тонкая цепь скифских гиппотоксотов, присевших на корточки, чтобы не мешать сидящим сзади счастливчикам созерцать невиданное доселе кровавое действо.

Распорядителем поединка царь назначил пантикапейского хилиарха, убеленного сединами ветерана, водившего фаланги боспорских гоплитов еще на меотов и колхов. Выехав на середину гипподрома, хилиарх зычным голосом объявил:

– Слушайте все! По соглашению сражающиеся будут драться боевым оружием, которое каждый из них выбирает по своему усмотрению. За исключением дротиков и луков: их не должно быть вовсе, чтобы не поразить зрителей. Если поверженный воин запросит у противника пощады, поединок прекращается, – услышав, как среди сарматов раздались недовольные возгласы, он повысил голос: – Так решил сам царь, да будет век его долог и счастлив! А ежели кто из поединщиков решится нарушить это условие, то он умрет немедля, – с этими словами хилиарх подал знак, и окружившие арену гиппотоксоты достали луки и стрелы. – Проверьте еще раз снаряжение, и пусть боги решают ваши судьбы.