Князь Рус - Никитин Юрий Александрович

– Да на кой нам все это?.. Мы сами – великие предки!.. Если, конечно, выживем.

Усталый Чех вздрогнул, успел задремать, сказал сурово, скрывая смущение:

– Вообще-то не так важно, кем были наши деды. Куда важнее, кем будут наши внуки.

Слово старшего было весомым, как слиток небесного железа. Волхв умолк, но лицом и развернутыми плечами выражал несогласие. Спорить не стал, в походе важно единогласие даже в мелочах, но поход когда-то да кончится…

Чем дальше забирались к северу, тем холоднее становился воздух, хотя лето было еще в разгаре. Чаще встречались ручьи, мелкие реки. Четырежды речушки оказывались глубокими, приходилось искать мелкое. Переходили вброд, не замочив стремян и ступиц телег, но вода ухитрилась унести двух телят и зазевавшегося ребенка. Чех хмуро предупредил, что в следующий раз утопит виновных в той же реке.

Он теперь ехал по большей части сам впереди. При нем обычно держались двое-трое старших дружинников, теперь они звались боярами, Гойтосир трусил следом на тихой лошадке, а Лех и Рус чаще занимались обозом. Там постоянно случаются поломки, с отставшими остаются только кузнецы, плотники и шорники, но за их сохранность теперь отвечали Лех и Рус, пусть приучаются не только скакать очертя голову, рубить и бахвалиться подвигами, а бдят и о племени, подводах, берегут скот, людей.

Рус, в отличие от Леха, не ярился, улыбался загадочно. В обозе ехала Ис, и он каждую ночь нырял в ее объятия. Днем она садилась в седло, общалась с Корнилом, тот тоже вроде бы изгой даже в своем племени, старый волхв общался с нею охотно, а к ночи Ис умело стреноживала коня и пускала пастись, благо травы здесь щекотали лошажьи брюха.

А Чех ехал впереди насупленный, синие глаза смотрели исподлобья сурово и недоверчиво. Рус поглядывал на старшего брата с любовью и боязливым почтением. Чех все знал и все умел…

Однажды ненадолго выбрался впереди обоза, насточертело глотать пыль из-под колес, неспешно догонял дозор, где маячили широкие плечи Чеха, и вдруг непроизвольно поднял голову, вздрогнул. Небо, уже совсем было застывшее на ночь, внезапно снова побагровело. Темно-сизая туча рассыпалась на мелкие барашки, теперь все западное небо стало морем расплавленного металла. По нему плавали шлак, темная окалина, а само солнце исчезло, вместо него от темной земли и через все багровое море поднимался огненный столб – красный, зримо плотный, раскаленный, пугающий.

Он ощутил, как мороз пробежал по спине. За спиной кто-то под стук копыт вскрикнул с испугом:

– Не к добру…

И тут же другие голоса:

– Да уж… недоброе знамение!..

– Гойтосир молчит. Старый ворон чует беду.

Рус торопливо догнал передних всадников. Белый благородный конь презрительно фыркнул, а Чех неспешно оглянулся, шея от усилий налилась кровью, прорычал мощно и насмешливо:

– Как не к добру? К добру.

– Княже, но волхвы говорят…

И снова Рус с благоговейным трепетом услышал снисходительный голос старшего брата:

– Видишь огненный столб?

– Вижу…

– А огненное море?

– Ну и море зрю…

– Так чего ж тебе, дурень, еще надо для счастья? Это ж и есть самая что ни на есть добрая примета!

Воин умолк, озадаченный, а Рус подумал смятенно, что Чех даже приметы знает лучше любого волхва. Он настоящий вождь, и великую дурость свершил тцар Пан, когда отдалил от трона столь могучего сына.

Лес впереди стал злее, суровее. Деревья стояли так плотно, что даже всадники протискивались с трудом, а телеги пришлось пока оставить. Скрепя сердце Чех взял мужчин из отряда заграждения. Теперь уже почти все взрослые рубили лес, кусты, прокладывали дорогу.

Знойное лето, к счастью, подсушило землю. Даже в лесу колеса не увязали, а мелкие болотца успели пересохнуть. Измученный народ начал ворчать, топоры валились из ослабевших рук.

А на шестой день деревья внезапно расступились сами. Дозор выехал на такой простор, что дыхание остановилось у Руса, будто получил поленом под дых. Огромная, ровная как стол степь, ни бугорка, ни холмика, а все пространство накрывает сизый с окалиной купол! Нижняя часть уже раскалилась по всему краю, отсюда это кажется морем остывающей лавы, которую уже покрыла корка из спекшегося пепла и шлака, но в щели и разломы жидкий огонь плещется с медленной силой все так же угрюмо и страшно.

– Боги! – вскрикнул он невольно. – А я уже и забыл, как выглядит небо!

Лех беспокойно ерзал в седле, красный конь дергался, как пламя костра под ветром, застоявшиеся копыта просились в безудержную скачку по простору.

– Надо скорее сказать Чеху, – сказал он жадно, – пусть его душа успокоится.

– Он знает, – ответил Рус убежденно.

– Откуда?

– Он при мне одному пугливому дурню приметы ­тол­ковал, – объяснил Рус. – Предсказал, что дальше лес кончится.

Оба оглянулись на темную стену деревьев, потом разом посмотрели на бесконечную степь. По ней уже пролегли красноватые сумерки. Жутковато без птичьего крика, зато неумолчно трещат певцы ночи: кобылки, коники, кузнечики, взлетают из-под конских ног, треща то красными крылышками, то синими, а то и вовсе оранжевыми или зелеными.

– Все равно, – сказал Лех, – он будет счастлив, что умеет толковать приметы лучше волхва! Скачи.

– А ты?

– Малость погляжу еще, – попросился Лех. – Я задыхаюсь в лесу.

Рус нахмурился, бросил ревниво:

– Будешь ждать здесь? На опушке?

– Клянусь!

– В степь ни шагу, – предупредил Рус. – А то брату скажу.

– Не завидуй, скачи. У тебя там черноволоска, а у меня… пока только степью потешусь.

Чех вздрогнул, услышав новость, и Рус понял, что старший брат больше всех жаждет выбраться из смертельной хватки леса. Усталые люди безропотно до ночи рубили просеку, а потом под мертвенным светом луны повозки всю ночь одна за другой выползали из тьмы.

Дозорные унеслись дальше в степь, там разожгли костры. Чтобы не толпились у выхода, Чех с братьями сам заставлял двигаться дальше, не мешать, дать дорогу отставшим. Короткая летняя ночь прошла без сна, везде полыхали костры. Кое-где земля гремела под мощными ударами сапог: мужчины, взявшись за плечи, плясали вокруг костров коло, одновременно притопывая с такой силой, что котлы на треногах раскачивало как при землетрясениях, а варево со злобным шипением плескало на огонь.

От дальнего костра доносился мощный рев дюжины глоток. Баюн, сложив новую песню, наскоро обучал дозорных. Сам он пел все реже, но обожал, когда его песни орали другие. Рус заметил, что Чех с одобрением поглядывает на костры дозорных. Когда поют, то усталость куда и девается. Особенно важно для племени, чтобы пели те, кто едет впереди…