Двадцать лет спустя - Дюма Александр

– О, что касается моего здоровья, то вы сами видите, господа, оно превосходно. Здоровье, выдержавшее пять лет Венсенской крепости под началом господина Шавиньи, устоит решительно против всего. А что касается моих приказаний, признаюсь, я в большом затруднении на этот счет. Здесь каждый отдает приказания, какие ему вздумается, и если так будет продолжаться, я кончу тем, что вовсе перестану их отдавать.

– В самом деле? – сказал Атос. – Я думал, что парламент рассчитывал на взаимное согласие принцев.

– Да, наше согласие! Хорошее согласие! Что касается герцога Бульонского, то с ним еще можно поладить: у него подагра, и он не покидает постели. Но что касается господина д’Эльбефа и его слоноподобных сыновей… Вам известны, господа, куплеты, написанные на герцога д’Эльбефа?

– Нет, монсеньор.

– Неужели?

И герцог запел:

• Д’Эльбеф и сыновья его
• Не устрашатся ничего:
• Они на площадях столицы
• Не устают грозить и злиться,
• Но лишь до дела мы дойдем,
• Сейчас же хвостик подожмем.
• И спесь и гордость на словах,
• Но дальше слов – мы ни на шаг.

– Но коадъютор, надеюсь, не таков? – спросил Атос.

– С коадъютором еще хуже! Избави нас бог от этих бунтующих попов, в особенности когда у них латы под рясой. Вместо того чтобы спокойно сидеть в своем епископском доме и служить мессы по случаю побед, которых мы не одерживаем или при которых нас бьют, знаете вы, что он делает?

– Нет.

– Он формирует свой собственный полк, именуемый им «коринфским», назначает, словно он маршал, лейтенантов и капитанов и, словно король, – полковников.

– Пусть так, – сказал Арамис. – Но когда дело доходит до сражения, я надеюсь, он прочно сидит в архиепископском дворце?

– Вовсе нет. Тут-то вы и ошибаетесь, милейший д’Эрбле. Когда приходится сражаться, он сражается. В конце концов оказывается, что, получив после смерти своего дяди кресло в парламенте, он постоянно путается у нас под ногами: в парламенте, в совете, на поле сражения. А принц Конти – генерал на картинке. И что это за картинка: принц – горбун! Да, все идет очень скверно, господа! Очень скверно!

– Так что вы, ваше высочество, недовольны? – сказал Атос, обменявшись взглядом с Арамисом.

– Недоволен? Скажите лучше, что мое высочество взбешено до такой степени, – вам я это скажу, другим говорить не стал бы, – до такой степени, что если королева признает свою вину передо мной, вернет мою мать из ссылки и назначит меня пожизненно адмиралом, как мне было обещано после смерти моего отца, адмирала, то я, кажется, соглашусь дрессировать собак, умеющих говорить, что во Франции есть и похуже грабители, чем господин Мазарини.

На этот раз Атос и Арамис обменялись не только взглядом, но и улыбкой; если бы они даже не встретились с Шатильоном и Фламараном, то могли бы угадать, что те побывали здесь раньше их. Поэтому они ни словом не обмолвились о том, что Мазарини находился в этот момент в Париже.

– Монсеньор, – сказал Атос, – мы теперь вполне удовлетворены. Явившись в этот час к вашему высочеству, мы не имели иной цели, как только доказать нашу преданность и заявить вам, что мы всецело в вашем распоряжении как самые верные слуги.

– Как мои самые верные друзья, господа, самые верные друзья. Вы это доказали, и если я когда-либо примирюсь с двором, я надеюсь, в свою очередь, доказать вам, что остался вашим другом, как и другом тех господ, – черт возьми, как же их зовут, – д’Артаньян и Портос, кажется?

– Д’Артаньян и Портос.

– Да, вот именно! Итак, помните, граф де Ла Фер, и вы, шевалье д’Эрбле, что я весь и всегда к вашим услугам.

Атос и Арамис поклонились и вышли.

– Дорогой мой Атос, – спросил Арамис, – вы, кажется, согласились сопутствовать мне только для того, чтобы дать мне урок?

– Подождите, дорогой мой, – ответил Атос, – что вы еще скажете, когда мы будем уходить от коадъютора.

– Так идемте скорей в архиепископство, – сказал Арамис.

И они направились в Старый город.

Приближаясь к этой колыбели Парижа, Атос и Арамис попали на улицы, залитые водою; им снова пришлось взять лодку.

Был уже двенадцатый час, но всем было известно, что к коадъютору можно было являться в любое время. Его невероятно деятельная натура способна была, в случае надобности, превращать день в ночь, и наоборот.

Дворец архиепископа стоял в воде, и по бесчисленным лодкам, окружавшим его, можно было вообразить, что находишься не в Париже, а в Венеции.