Князь Рус - Никитин Юрий Александрович

В шатре было пусто и сумрачно. Ис зажгла светильник, в воздухе потек горьковатый запах масла и душистых трав. Он без сил и мыслей опустился на ложе. Страстно хотелось снова стать маленьким, укрыться за надежной спиной если не громадного отца, то хотя бы любого из старших братьев.

Ис присела рядом, он по движению ее руки послушно сбросил волчовку и перевернулся на живот. Голос ее прозвучал настойчиво:

– Мужчины все жаждут получить случай показать себя. Вот он! Пользуйся.

Рус прошептал несчастливо:

– Да… но я мечтал получить его чуть позже. Не сейчас. Я не совсем… ну, понимаешь ли…

Она прервала ласково, но он удивился, слыша непривычную для ее журчащего голоса твердость:

– Даже ваши боги дают такой случай только раз в ­жизни.

Он ощетинился, сразу ощутив враждебность:

– Что ты знаешь про наших богов?

– Рус, все боги посылают человеку случай изменить жизнь… Но одни люди не замечают, другие робеют, отказываются, третьи готовы бы рискнуть, но попозже… Увы, случай дважды в одну и ту же дверь не стучится. Либо утром выйдешь из шатра уверенный и сильный, начнешь отдавать приказы… не важно какие: люди растеряны, подавлены и жаждут сильного пастыря… пастуха, по-вашему, который поведет к спасению… либо на бескнязье встанет кто-то от костра с воинами. Рус! Мужайся. Найди в себе силы.

Он долго лежал молча. Ис разминала ему спину, терла и встряхивала груды мышц, а он все молчал, хмурился, но вдруг она начала замечать, как его тело расслабляется, становится мягче. Спина покраснела, словно бы сердце и печень наконец перестали держать кровь в заточении.

Она услышала долгий вздох:

– Говорят, мужчины в нашем роду взрослеют быстро.

Ее тонкие пальцы скользнули по его мускулистому торсу, а голос задрожал от сдерживаемого смеха:

– Да, я это чувствую.

Степь гремела песнями, плясками. Звонко стучали конские копыта. На всех кострах жарились убитые лани, зайцы, дрофы. Воздух был наполнен бодрящим запахом гари и горячего пепла. Из повозок вытряхивали перепрелые шкуры, лоскутья одеял, все швырялось в очищающий огонь.

Сова пировал со своими людьми, когда неспешно подошел Гойтосир. Постоял, слушая песни, незаметно подал знак, что хотел бы переговорить без посторонних ушей. Сова передал по кругу бурдюк с вином, похлопал одного по плечу, другого шлепнул по спине, с трудом выбрался из развеселого, хохочущего стада, наступая на руки и ноги:

– Я скоро вернусь. Чтобы к моему возвращению здесь было пусто!

Хохоча, заверили, что и бурдюк сгрызут, что-то орали еще, но Сова уже не слышал, уходил вслед за верховным волхвом. Тот постукивал посохом, шагал медленно, зорко посматривал на пирующих. Веселились даже женщины и дети, каждый словно стряхнул с плеч тяжести и тревоги. Кое-где с визгом прыгали через костры, огонь задирал девкам подолы, высвечивал голые ноги до самых ягодиц. Прыгали и взявшись за руки, скрепляя союзы и дружбу, прыгали с воплями и песнями, на углях пеклись последние ломти мяса: завтра боги дадут день – дадут и добычу.

Сова чувствовал, что старый волхв оглядывает его придирчиво, нарочито молчит, вызывая на разговор, расспросы, но смолчал намеренно, только оглянулся на костер со своими людьми: не пора ли, мол, возвращаться.

Гойтосир сказал негромко:

– Ты окреп и оброс мясом… Верно ли говорят, что ты однажды был воеводой?

– Было дело, – ответил Сова сдержанно.

– Гм, – проронил волхв словно бы в задумчивости. – Что-то в тебе есть от вожака… Люди тебя слушаются. Даже наши.

– Когда как.

– Ладно-ладно. Ты видел, что выпало братьям?

Сова кивнул. Гойтосир помолчал, оба смотрели на море костров. Вся ночная долина расцвечена оранжевыми и красными огнями. Песни уже несутся отовсюду, и как бы ни устали после похода, но все пляшут, прыгают, веселятся, борются на руках и поясах.

– Что тебе велено сказать, – проронил Сова, – говори.

Гойтосир удивился:

– Мне? Велено? Я говорю от себя. Ты ведь тоже отдаешь наказы от себя, когда видишь, что так правильно? Племя разделилось, большая часть уходит с Чехом. С ним идут самые знающие, матерые, умелые. С ним уходят все волхвы.

Сова посмотрел в лицо старого волхва:

– И что же?

– Ты волен пойти с нами, – сказал Гойтосир неспешно. – Сильные да умелые нужны везде. Мы здесь перемешались, а на новых землях никто и не вспомнит, что ты и твои друзья – беглые из каменоломен. Все мы вольные скифы, все имеем право на счастье.

Возле ближайшего костра возникла возня, кто-то швырнул в огонь целую вязанку хвороста. Пламя на миг погасло, но вскоре взметнулось к небу, высокое и ревущее. Светлый в ночи дым победно понесся к звездам. Весь небосвод был устлан острыми немигающими глазами.

– Спасибо, – ответил Сова. – В самом деле, спасибо.

– Сказать, что идешь с нами?

– Ты знаешь, что я отвечу.

Гойтосир кивнул:

– Знаю.

– Так зачем же?

– Чтобы у тебя был выбор.

Сова покачал головой:

– Спасибо, что позвали. Понятно, я с Русом. И, я уверен, все беглые.

Гойтосир помолчал, а когда заговорил, в голосе было осуждение:

– Обижен? А разве Чех велел неверно? Если ты в самом деле был воеводой, то как бы поступил?

Сова подумал, повел плечами:

– Ты прав. Я тоже велел бы беглых оставить подыхать. А то и сам бы порубил их, ибо преступившие закон – есть преступившие, и жить им среди людей нездорово. Но кто спорит, что Чех лучший вождь, чем Рус?.. Однако пойдем за Русом потому, что теперь можем отплатить ему той же монетой.

– Вы попросту все сгинете, – сказал Гойтосир с неудовольствием.

– Да, но сперва сгинем мы, а Рус… Он успеет увидеть, что мы платим должок.

Гойтосир молчал, и Сова понял, что волхв больше ничего не спросит. Даже убийца и насильник, что вырвет кусок хлеба у нищего, ревностно блюдет мужской долг чести. Рус спас их от смерти, теперь их жизни принадлежат ему. Он сам никогда об этом не заикнется, иначе он стал бы не мужчиной, но они помнят сами, ибо тоже перестанут быть мужчинами, если забудут или сделают вид, что забыли. Человек живет недолго, а честь или его бесчестье переживают века, от позора он там переворачивается в могиле, а его дети клянут опозорившего род отца.

По ту сторону полога была пляска огней, пылающих факелов, топот ног, веселые вопли, смех, звучные шлепки по голым плечам и спинам. Пахло сладковатым дымом множества костров, пережаренного мяса, мужского пота.

В шатре же воздух был спертым, душным, жарким, но Рус все лежал, уставившись недвижимым взором вверх, где на толстом шесте было укреплено полотно шатра. Все же лучше обливаться потом, чем быть чужим на развеселом празднике, где его самого обделили.