Обогнувшие Ливию - Маципуло Эдуард

Астарт направил суденышко в самую гущу лодок, унирем, парусных галер. От лошадиной головы на форштевне только щепки полетели. Затрещали борта и весла, грянули вопли и разноязычная брань кормчих. Но суденышко уже достигло осклизлых досок причала. Эред сноровисто привязал причальный конец к верхушке сваи, обитой медью. Распознав в пришельцах финикиян, кормчие успокоились: «С тирянами и сидонянами лучше не связываться, ибо сегодня они купцы, а завтра пираты. Моря принадлежат им…»

У расписных пилонов храма обычные в Египте прачки-мужчины лупили деревянными валками по мокрому тряпью. По гибким мосткам над их головами и согнутыми спинами бегали рабы-грузчики и заполошные писцы в обнимку со счетными досками. Один такой служитель таможни в традиционном кудлатом парике, в котором почти потерялась его мелкая головенка, возник перед друзьями.

— Кто, откуда, зачем? — выпалил он на трех языках.

— Достопочтенный, скажи что-нибудь на языке, которым тебя снабдили боги. Страсть, как соскучился по родному слову, — попросил Ахтой, завязывая свой знаменитый мешок.

— Египтянин?

— Конечно!

— И ты знаешься с… погаными? — чиновник покосился на Ларит. — Платите въездную пошлину, а также пошлину за право торговли с правоверными и пошлину на право торговли с неверными.

— Мы не торговать, — возразил Астарт, — у нас нет товаров. Мы посетим Мемфис, чтобы поклониться гробнице Имхотепа, и покинем Египет. Мы спешим в Иберию.

— Мои уши не хотят ничего слышать. Еще от вас подарок начальнику пристани.

Получив после длительных препирательств несколько медных слитков, чиновник черкнул что-то на счетной доске, сунул ее под мышку и побежал к следующему судну.

По причалу бродил увешанный лентами глашатай. Он бил в тимпан и кричал, перекрывая все звуки, гавани:

— Номарх Иму-Хента, властитель Бубастиса, князь, хранитель печати, единственный семер, великий в должности, высокий в чине, стоящий во главе людей нома, губернатор «Врат северных стран», могущественный вельможа Схотепигор объявляет всем врачам, врачевателям и лекарям, прибывшим из других стран: кто излечит от дурной болезни красавицу наложницу, будет радоваться жизни до конца дней своих…

У Ахтоя загорелись глаза. «Сами боги толкают в спину!»

— Эй, — крикнул он, к неудовольствию друзей, — уважаемый, прикрой горло и подойди сюда…

Ахтой отправился в Бубастис на княжеской повозке, запряженной мулами.

Бубастис был известен как один из старейших центров торговли рабами в Египте. Поэтому Эред присоединился к Ахтою: Эред не мог забыть свою Агарь, он поклялся обойти все невольничьи рынки Вселенной, но отыскать ее.

Во дворце номарха друзей приветливо встретили, Эред остался в саду, а лекаря провели в покои князя.

Властитель нома оказался хилым лысым стариком. На его затылке и за ушами чудом уцелели пучки тонких, как паутина, седых волос. Номарх скорбно покачивался в кресле, закрыв лицо пожухлыми ладонями.

«Поздно, — догадался Ахтой, — нет уже бедной женщины».

— Вот мой господин, любимый богами, — благоговейно прошептал евнух, сопровождающий лекаря, и, упав на живот, ящерицей скользнул к креслу.

Евнух с чувством облобызал ремешки на сандалиях номарха. Князь от неожиданности вскрикнул и стал судорожно хватать воздух широко раскрытым ртом, обнажив редкие гнилые зубы. Евнух перепугался, схватил опахало и принялся обмахивать старика. Постепенно дряблые щеки вельможи приобрели живой цвет, его дыхание стало ровнее.

— Болят? — спросил мемфисец.

— Что? — очнулся вельможа.

— Зубы болят?

— Давно уже. — Князь обреченно махнул рукой и, сняв со стены плеть, отстегал евнуха.

— Могу вылечить.

— Ты лекарь?

Ахтой, как жрец Имхотепа, был прекрасно осведомлен о зубных болезнях, мучивших человечество с незапамятных времен. От восхода и до захода солнца он мог бы без умолку и с удовольствием беседовать со знающим человеком о кариесе и пиорее (в те времена они назывались иначе), об альгамах, зубных пломбах и способах уничтожения дурного запаха изо рта. Он мог бы с помощью заклинаний заговорить хоть тридцать два больных зуба, а применив чудодейственное снадобье из обыкновенной черемицы, мог бы безболезненно выдернуть их из челюстей. Мог бы! Но пару уцелевших клыков номарха он пожелал врачевать не черемицей, не заговором, а цветами строфана. Деревцо это давно волновало его воображение, ибо оно губительно действовало на мух и древоточцев.