Золотая шпага - Никитин Юрий Александрович

Это была последняя комната, дверь здесь была единственная. В комнате находились еще люди, Александр заметил их краем глаза, он внимательно следил за противниками. Еще один выхватил саблю и начал заходить сзади. Здесь тень от солнца не поможет, но он был уже не зеленый юнец, и, когда глаза офицеров внезапно сузились, оба задержали дыхание, он молниеносно пригнулся, ткнул назад саблей и тут же, услышав вскрик, шагнул вперед и яростно скользнул лезвием по сабле ближайшего турка. Удар был коварным, кончик достал противника в шею, из разрубленной артерии ударила тугая струя крови.

Александр повернулся к третьему, последнему, улыбнулся нехорошо и поднял саблю. Тот дрогнул, отступил. Только что их было трое против одного, трое сильных и умелых, но двое уже убиты с той легкостью, будто сражались с бессмертным демоном.

– Я сдаюсь! – вскрикнул офицер торопливо и протянул саблю эфесом вперед.

Засядько взял, небрежно швырнул себе за спину к дверям. Там послышались голоса русских гренадеров. Афонин выругался, но успел поймать саблю на лету.

– Уведи пленного, – велел Засядько.

– А эти? – спросил Афонин, указывая на плавающие в крови трупы.

Засядько отмахнулся:

– Черт с ними. Пусть хозяева сами убирают.

Из глубины комнаты донесся старческий голос:

– Я благодарю великодушного русского офицера… Конечно, мы уберем сами… Все, чем можем отблагодарить…

В глубоком кресле, едва видимый из-за высоких подлокотников, сидел глубокий старик. Из-за спинки выглядывала девчушка лет пяти, у нее были живые глаза, смышленое личико. А в углу высокий мужчина хлопотал над плачущей женщиной. Когда он обернулся, Александр ахнул, дернулся, словно получил неожиданный удар в живот.

Это был Грессер, располневший, с нездоровой желтой кожей, впавшим ртом. А когда плачущая женщина отняла ладони от лица, Александр узнал Кэт. Она тоже пополнела, но лицо ее еще оставалось свежим, только у рта залегли скорбные морщинки. Лицо ее было мокрым от слез, губы распухли. Александр заметил, что платье ее было разорвано на груди, а на щеке пламенели отпечатки толстых пальцев.

Появились слуги, запричитали, начали уволакивать трупы, вытирать кровь, захлопотали вокруг хозяина. Александр пошел к дверям, на сердце была такая горечь, что не мог остаться и разговаривать с людьми, один из которых предал, а второй сделал все, чтобы склонить к такому предательству и потом упиваться победой.

На пороге он ощутил, что его дергают сзади за полу. Девчушка смотрела снизу вверх серьезно и по-взрослому мудро. У нее были глаза Кэт, только серые, а в волосах как огонек пламенел оранжевый бантик. Она спросила требовательно:

– А почему ты уходишь?

– У меня солдаты, – ответил он. – Надо о них позаботиться.

Она подумала, морща курносый носик:

– А кто заботится о тебе?

– Я сам, – ответил он серьезно. – Сильные должны заботиться о других, потом о себе.

Она опять подумала, решила:

– Я буду о тебе заботиться. Ты ж смотри, жди меня. Я еще чуть подрасту и выйду за тебя замуж.

Он осторожно поднял ее на руки, засмеялся:

– Ты еще помнишь?

– Разве такое забыть можно? – удивилась она.

Он ощутил, что ребенок ставит его в затруднительное положение.

– А сколько тебе лет?

– Пять. Скоро будет шесть.

– Да, – согласился он. – Тогда замуж почти пора. Тогда было еще рано… сколько тебе было, три годика?.. А теперь пора…

Она уютно устроилась у него в кольце рук, словно в гнездышке, смотрела все так же серьезно. Чувствовалось, что ей нравится у него на руках возле широкой груди, за которой так часто бухает сильное горячее сердце.

– Я знаю, – сказала она с сожалением. – Но мама почему-то против. Я с ней уже говорила! А я бы уже сейчас могла разглаживать вот этот шрам… Ты такой печальный и одинокий…

Она коснулась розовым пальчиком его лба, потрогала глубокую складку между бровей. Ему стало трудно дышать. Он осторожно опустил ее на пол:

– Шрамы на теле я оставляю другим. У меня только один шрам, но он глубоко внутри. Прямо на сердце.

Из глубины комнаты послышались сразу два голоса:

– Оля!

– Оля, иди сюда!

Александр поцеловал ребенка в щеку, тот подставлял требовательно, и быстро вышел. Спускаясь по мраморной лестнице, чувствовал, как его попеременно душат то гнев, то боль.

Во дворе пленные забились в угол между сараем и конюшней, в них летели комья грязи, камни, палки. Челядь неистовствовала, вымещая обиды. Гренадеры лениво отгоняли греков, объясняли жестами, что пленный – уже не противник, с ним вообще-то можно бы и по-людски. Да и вообще не по-христиански бить и топтать неоружного.

Оставив пленных в замке под охраной местной милиции, крестьян с оружием, он повел свой десантный батальон обратно. На том конце острова в уютной бухте ждет фрегат Баласанова. Однажды оглянувшись, Засядько увидел, что в сотне шагов за его колонной солдат ползет телега. На передке сидит черный как арап грек, без нужды взмахивает кнутом, а посреди телеги виднеется женская фигура. Она наклонилась над ребенком. Грессер угрюмо восседал сбоку.

Они двигались без остановок до полудня, как вдруг Афонин заорал радостно:

—Ваше благородие, корабль!

Он стоял в десятке саженей впереди на круче, размахивал треуголкой. Засядько крикнул раздраженно:

– Что за корабль?.. До наших еще верст тридцать. А чужих тут быть не должно!

– Корабль! – настаивал Афонин. – Не французский, это точно. И не турецкий. Их флаги я знаю.

Заинтересованный, Засядько взбежал на каменную гряду. Далеко впереди внизу в блистающей лазури медленно двигался корабль. Это был барк или, скорее, баркантина, паруса приспущены, корпус блистает чистотой, мачты явно недавно выкрашены, весь он выглядел чистым, ухоженным и сразу вызывал симпатию.

– Этот корабль мог бы взять наших… соотечественников, – решил он быстро. – Если, конечно, идет в Россию. Или будет заходить в российские порты.

– Значит, свернем к воде? – бодро спросил Афонин.

– Свернем, – согласился Засядько. – Даже более того, искупаемся.

Восторженный рев был ответом. Солдаты, одетые по-российски добротно, обливались потом в средиземноморскую жару. Засядько пользовался каждой возможностью загнать их в воду, солдаты всякий раз самозабвенно бросались в чистейшую теплую воду, барахтались среди лазурных волн, визжали от счастья, как малые дети, топили друг друга, ловили на мелководье крабов и, вопя дурашливыми голосами, шарахались от медуз.

К воде двигались с такой скоростью и неудержимым напором, что, будь впереди любой враг, дрогнул бы и побежал, видя горящие страстью глаза и целеустремленные лица. Засядько на ходу расстегивал мундир, грудь начинала дышать глубже и свободнее: от набегающих на берег волн веяло свежестью.