Золотая шпага - Никитин Юрий Александрович

– Сочту за честь, – сказал он, – но программы…

– Составите сами. Кто лучше вас знает, что нужно преподавать артиллеристам? Будьте в училище полным хозяином. Единственное требование: дайте России знающих инженеров-артиллеристов!

– Хорошо, – ответил Засядько. – Берусь. Когда вы полагаете открыть училище?

Михаил опередил брата с ответом:

– Чем скорее, тем лучше!

– Но у меня есть дело личного характера…

Александр насторожился, а Михаил с любопытством вытянул шею.

– Мне нужно вернуться в Одессу. Я собираюсь же­ниться.

Император довольно улыбнулся, протянул руку для поздравления:

– Рад за вас, Александр Дмитриевич! Поздравляю от души. Честно говоря, в такой роли вы еще больше подходите для должности директора. Солидный женатый человек…

Михаил расхохотался:

– Засядько – солидный! Ну насмешил. Впервые встречаю такого несолидного генерала. Вечно какие-то идеи… Но если шутки в сторону, то вы нас очень порадуете, когда со свойственной вам энергией возьметесь за организацию училища.

Засядько понял, что разговор окончен, и поднялся. Александр проводил его до дверей и уже у порога сказал:

– Кланяйтесь от нас своей невесте!

…Не задерживаясь ни дня в Петербурге, Засядько возвратился в Одессу. Его ждал странный и неприятный разговор, к которому он не знал как подступиться. Грессер оставался его противником. А с того времени, как вырвал его с семьей из рук разбойников, затем из рук турок, бессильная ненависть только усилилась. Да и Кэт ляжет костьми, но не отдаст свою дочь тому, клятву которому нарушила.

Они встретились на приеме у графини Шишикиной. Грессеры опекали Олю плотно, когда узнали, что она ездила на конях с Засядько, но на этот раз ей удалось ускользнуть.

За эти несколько дней она похудела, глаза блестели сухо. Но когда увидела, как он вошел в залитую светом залу, румянец залил ее щеки, она едва не бросилась навстречу бегом. В глазах сразу появился живой блеск, лицо налилось жизнью.

Он остановился, пораженный ее чистой блистающей красотой. Ее гордо приподнятые скулы сейчас были еще заметнее, глаза блистали, как две утренние звезды, омытые росой. Ее пухлые губы чуть приоткрылись в нетерпеливом ожидании.

– Я вернулся, – сказал он, целуя ей руку.

Она вздрогнула, он сам ощутил, как от ее кожи по его губам пробежала странная волна, в мозгу вспыхнули фейерверки, а сердце затопило теплом.

– За мной?

– Я загнал трех коней, – сказал он. – А четвертый заплакал от счастья, когда увидел ворота.

Она пугливо огляделась по сторонам. Гости медленно прохаживались, беседовали, но в их сторону бросали любопытные взгляды. Статный молодой мужчина с демоническим выражением лица привлекал общее внимание. Как и нежная девушка с красивым и сильным лицом.

– Я пробовала разговаривать с родителями, – сказала она убитым голосом.

– Представляю, – сказал он тяжело.

– Нет, вы не представляете, Александр Дмитриевич… Мама трижды падала в обморок. Всю ночь с нею сидел врач. Хуже того, с отцом тоже стало плохо, а это уже серьезнее. У него в самом деле здоровье пошатнулось очень сильно. Он… ну, он часто кашляет, иногда неделями не встает из постели. Большую часть времени проводит в кресле.

– А… твоя мать?

– Ей за последний месяц дважды отворяли кровь. Врач говорит, что ей грозит апоплексический удар.

Кондрашка, вспомнил он народное название. Бедолажка Ольга, с такими родителями очень непросто. А уж ему совсем-совсем непросто. Знает ли она их семейную тайну? Вряд ли. Такое супруги Грессер не расскажут даже собственной дочери.

«И не расскажу я, – подумал он хмуро. – Тем более не расскажу я».

– И что же делать? – сказал он встревоженно. – Они никогда не дадут позволения на брак. Твой дед никак на них повлиять не может?

– Дедушка умер.

– Прости.

– Ничего, мне было всего пять лет… Александр Дмитриевич, нам никто не поможет. Все лежит на нас.

Она посмотрела ему в глаза открыто и прямо. Он ощутил неловкость. В ее хрупком теле чувствовалась сила и решимость, которой не было у него. Он был жесток в бою, убивал саблей, штыком и даже голыми руками, но избегал ссор и не умел говорить людям неприятные вещи. А здесь требовалось не только говорить, но и поступать так, что оставишь за собой не только слезы.

– Но что мы можем? – спросил он.

– Я слышала, что отчаяние иногда толкает на безрассудные шаги… но не все раскаиваются. Обвенчаться можно и без родительского благословения. Достаточно заплатить какому-нибудь деревенскому священнику, найти двух свидетелей, и таинство бракосочетания можно провести в церкви! А потом что могут сделать родители? Если мы будем уже обвенчаны?

Он покачал головой. Сомнения поднимались в глубине души.

– А это не убьет их окончательно?

– Я не игрушка, – сказала она с болью. В ее больших серых глазах блеснули слезы. – Они думают только о своей неприязни… а подумали обо мне? Да и за что можно ненавидеть человека, который дважды вырвал их из рук смерти? А то и хуже, чем сама смерть?

На них начали обращать внимание. Александр вывел Олю на уединенный балкон. С трех сторон был простор, а с четвертой Александр задернул за собой занавес. Правда, узкую щель для приличия оставил. Бледное лицо Оли было строгим и решительным.

– Ты готова пойти на такое?

– Я ждала семнадцать лет, – сказала она с силой. – Я жила для встречи с тобой! Никто больше и никогда… А они хотят, чтобы я ради их застарелой вражды, которую давно надо забыть, погубила всю свою жизнь? Да, я их дочь. Но разве я собачонка… Да что там! Они со своими любимыми собачками считаются намного больше! Только и слышишь: это Жужа любит, это не любит, это захочет, этого не одобрит… А меня спрашивают только о пустяках, вроде какое пирожное я больше люблю или какое ожерелье надеть под такое платье. А с кем мне жить, с кем делить брачное ложе…

Она зарделась, смутилась, а слезы прорвали запруду, покатились по щекам, оставляя блестящие дорожки. Александр стиснул челюсти. Гнев и ярость заполнили грудь и сдавили горло. Она права, жестоко права. И она живет и борется, бедная девочка, в более суровом и жестоком мире, чем живет и борется он!

– Я это сделаю, – сказал он глухо, чувствуя, что, может быть, делает величайшую глупость в жизни. – Отыщу священника, договорюсь, а в свидетели можно брать весь офицерский корпус Российской империи! Они передерутся за честь участвовать в таком незаконном приключении. Я люблю тебя, Оля.

– Это я люблю тебя, – возразила она. Слезы еще блестели в ее глазах, но она счастливо улыбалась. – Это ты отбивался, а я тебя завоевывала! Бессовестный.