Золотая шпага - Никитин Юрий Александрович

Корабль стремительно приближался к берегу. Левее шли два фрегата. Их палубы были покрыты, словно муравьями, черной копошащейся массой людей. Куприянов сбегал в каюту и вернулся с подзорной трубой.

– Черногорцы, – сказал он, приставив трубу к глазу. – Ишь, сколькоих набилось… Да еще на всех шести корветах и на линейных кораблях. Будет бой!

Он довольно потер руки. Александр кивнул и пошел готовить людей. Его отряду предстояла сложная десантная операция.

Менее чем через два часа корабли русской эскадры подошли настолько близко к Бокка-ди-Котору, что смогли открыть огонь. Через некоторое время в городе запылали пожары.

Засядько велел спускать шлюпки. Солдаты занимали места, крестились. Никому еще не приходилось воевать на море. Всякий мечтал добраться поскорее до берега, там можно чувствовать себя увереннее.

Александр косился на плывущие сзади лодки, набитые черногорцами. Эти воины издавали воинственные крики и потрясали ружьями. Одеты кто во что горазд, но за их боевую готовность владыка Петр I ручался головой, душой и сердцем.

– На штурм! – скомандовал Засядько.

Едва лодка пропищала днищем по дну, он прыгнул за борт и бросился вперед. Сзади прогремело «ура». Однако Засядько внезапно почувствовал, что не испытывает привычного боевого вдохновения. Он бежал вперед с обнаженной саблей, но его то и дело обгоняли солдаты, что-то кричали. Он видел перекошенные лица, сверкающие штыки, слышал свист пуль, громыхание французских пушек. Совсем рядом хлестнула шрапнель. Люди падали, обливаясь кровью, но и это не вывело его из холодного оцепенения. Впервые за все годы непрерывных сражений он не ощутил неистового упоения боем, когда силы удесятеряются, а все события воспринимаются через ярко окрашенную эмоциями призму.

– Левее, – холодно велел он группе солдат, – под прикрытием крепостной стены прорветесь к самым воротам. Нечего, как бараны, лезть прямо на пушки!

– Ваше благородие, так бежать дальше!

– Зато в мертвой зоне от обстрела.

Грохот, крики, пороховой дым, гарь пожаров – сквозь все это он вел солдат спокойно и расчетливо, при необходимости вступая в поединки и выбивая противника из укреплений.

Захватив городок, на обратном пути стали свидетелями страшного зрелища: черногорцы рубили головы мертвым и раненым французам. Засядько бросился вперед с обнаженной саблей, за ним побежали солдаты. Черногорцы в ярости отступили, но вскоре появился их вожак и стал доказывать, что таковы их военные обычаи.

Засядькобыл непреклонен. Не повышая голоса, сухо отчеканил:

– Мы находимся в Европе. Вы тоже европейцы.

– Мы не европейцы! – завопил вожак возмущенно. – Мы – черногорцы!

– Это франки европейцы, – пояснил кто-то глупому русскому офицеру. – Французы.

– Но вы же люди! – вскрикнул Засядько. – Как же допускаете такую дикость?

– Это враги! – закричал вожак. – Их нужно убивать и мертвых!

Засядько чуть было не напомнил, что владыка Петр I приглашал французского артиллерийского офицера Феликса де Лапланда, личного посланца Наполеона, принять командование над его армией, которую отдавал в полное распоряжение Франции, предлагая в интересах последней напасть либо на австрийцев, либо на турок. Талейран, извещенный об этих предложениях, дал уклончивый ответ. Лишь тогда владыка принял русских агентов, получил от Александра I субсидию в три тысячи цехинов и обязался помогать России против французов. Но можно ли втолковать азбуку политики невежественному горцу? Когда не все офицеры русского флота понимают.

– Я прикажу стрелять, – сказал Засядько жестко. – Пока здесь находится хоть один русский солдат, бесчинств не будет!

– Это не бесчинства! Это обычай!

– Обычаи меняются, – возразил Засядько.

Вожак черногорцев смотрел люто:

– Обычаи меняют боги!

– Если бы. А то люди от их имени.

Он расставил караулы, одного солдата послал на корабль за книгами и бумагами. Даже если два-три дня придется пробыть на берегу, все равно это время не должно быть потеряно для учебы!

Несколько солдат провели мимо небольшую группу пленных. Александр попробовал было заговорить с французами, но те презрительно отвернулись. Они не могли простить бесчеловечной расправы с ранеными и надругательства над мертвыми. Лишь один из офицеров, самый старый и хладнокровный, видевший заступничество русского, ответил на приветствие. Засядько пошел рядом с ним, жадно выспрашивая о новостях из Европы.

Когда пленных увели, он сел на обломок крепостной кладки и задумался. Оказывается, Наполеон разгромил и третью коалицию. Несмотря на численное превосходство сил союзников, нанес им поражение при Аустерлице: заставил русские войска скучиться на замерзших прудах, затем пушечными выстрелами проломил лед и таким образом сразу же утопил несколько тысяч солдат и офицеров. Главнокомандующий Кутузов лично водил полки в атаку, на его глазах был убит зять, самого его едва не взяли в плен. Антифранцузская коалиция потеряла 15 тысяч убитыми, 20 тысяч пленными, 45 знамен и 146 орудий.

Пленный француз уверял, что война между Россией и Францией теперь закончится. Наполеон снова продемонстрировал великодушие, отпустив без выкупа все 20 тысяч русских пленных, захваченных в Аустерлицком сражении. Россия обессилена и обескровлена, несмотря на возвращение солдат из плена, Австрия сломлена…

«Война не закончена, – подумал Засядько. – Александр I не простит поражения. Это западные народы – прагматики. Против очевидного не прут. А русские будут и будут колотиться лбом о стену. Либо лоб всмятку, либо стену все же напрочь… Александр как нельзя более русский царь. Он снова примется искать союзников. Например, обес­кровленная в прошлой войне Пруссия была нейтральной в этой войне. Могла хоть малость да залечить раны…»

Подошел Куприянов. Был он весел, возбужден, румян. От него пахло порохом, белые панталоны были испачканы грязью, рукав мундира болтался на ветру. Мичман походил на большую пантеру, вернувшуюся с удачной охоты.

– Что пригорюнился, Александр? – спросил он весело. – Блестящая победа! Ручаюсь, войдет в анналы военной истории.

Засядько безучастно кивнул, соглашаясь.

– Что стряслось? – спросил Куприянов уже встревоженно.

– Со мной ничего. Просто испортилось настроение. От пленного узнал, что еще в феврале умер Иммануил Кант.

– Это кто же? – спросил Куприянов скептически. – Немец какой-нибудь?

– Немец, но не какой-нибудь. Это человек, который войдет – уже вошел! – в историю человеческой цивили­зации.

– Что же он такое сделал? – удивился мичман.

– Это великий ученый, автор гипотезы об образовании нашей планетной системы из первоначальной туманности. Правда, для меня главное не это. Кант сделал меня тем, кто я есть.