Девятный Спас - Брусникин Анатолий

— Несколько раз мне доводилось услышать, как стрельцы поминают какого-то Фрола, — перешёл на таинственный полушёпот прапорщик. — Вот объявится-де Фрол, призовет-де к себе десятников, тогда и дело будет.

— «Рыбину», стало быть, Фролом кличут, — сам того не замечая, тоже шёпотом прошелестел Ромодановский. — Ишь ты, десятников призовёт?

— Сегодня Шкура им говорит (я близёхонько, на полу валялся будто упившись): «Быть нам, братья, ныне в Новоспасском монастыре на колокольне. Звонарь дверь отворит. Пропускное слово „Булат“. Приходить с четырёх часов пополудни, по одному человеку на всяк четвертной бой башенных часов. Я первый, Сила второй, Конон третий, а за нами и остальные прочие. Фрол хочет сначала беседовать с каждым раздельно, а после со всеми десятниками разом». Как я про то услышал, сразу побежал в Преображёнку…

— А? — не расслышал последнее слово князь-кесарь, да и озлился. Закричал. — Что ты нашёптываешь? Кто у меня тут подслушивать станет?

— Виноват. Привычка… В агентском деле без шёпота никак невозможно…

Ромодановский жестом велел сыщику замолчать. Не до пустяков.

— Пускай соберутся. С колокольни деться им некуда, разве на крыльях улететь. Возьмём и рыбину, и щук-десятников, сколько их ни есть! Тогда за всё разом получишь награду.

Здесь бы прапорщику засветиться довольством, к княжьей ручке припасть, а Попов вместо этого предерзко головой затряс.

— Нельзя! Не подойти солдатам к колокольне незамеченно. Сверху далеко видать. Успеют заговорщики изготовиться. Глядя по тем троим, людишки они крепкие, отчаянные. Живьём не дадутся! Улететь не улетят, а только чем в пытошную избу идти, скорей об землю расшибутся. Но перед тем невесть сколько народу положат. Поди-ка, влезь к ним по узкой лесенке.

— Так солдаты не в мундирах пойдут. Переоденем.

— А бороды? Монахи как увидят столько безбородых молодцев, сразу знак подадут. Не может того быть, чтоб у стрельцов среди братии своих желателей не было. Не звонарь же сам своей волей столько чужих на колокольню допустит?

Когда с князь-кесарем спорили дельно, он не гневался. Чего-чего, а глупозаносчивости за Фёдором Юрьевичем отроду не важивалось.

— Можно Юлу послать со шпигами. У Юлы есть и бородатые, и всякие.

У главного шпига Внутреннего полуприказа, действительно, разной сволочи было довольно, сотен с несколько. Шныряли по базарам, по питейным заведениям сиживали, ходили по дорогам с калеками — всюду проникали. Шпиги государству и глаза, и уши, и ноздри. Без них власть будет слепая, глухая, а страшней всего — не унюхает вовремя, как палёным запахнет.

— Шпиги — не ярыги. Где им со стрельцами совладать? — возразил Попов.

Что правда, то правда. Шпиг — существо вертлявое, ловкое, вездепролазное, но нет в нём ни силы, ни боевой храбрости — не за то жалованье получают. Для поимки и захвата злодеев имелась в Преображёнке ярыжная рота. Вот уже где молодец к молодцу. Кого под белы рученьки возьмут — не пикнет. Когда солдатский Преображенский полк переодели в зелено-красные мундиры немецкого кроя, ярыги остались в синих кафтанах. Потому что цвет хороший, людишки привыкли его страшиться. Как увидят синекафтанных — сразу в коленках дрожь. Но ярыги в монастырь незамеченными не войдут, прав Попов. Переодевай их, не переодевай — богатырская стать, бритые бороды да тараканьи усищи выдадут.

Призадумался князь-кесарь. Фрола этого со десятники надо было непременно живьём брать. Ведь десятники они, надо полагать, неспроста. Под каждым ещё по десятку заговорщиков. Если весь сорняк до последнего корешка из земли не выдернуть, плевелы сызнова произрастут.

— Ты, прапорщик, на выдумку ушлый. Поди, прикидывал уже, как воров без оплошки взять?

— Так, пораскинул немножко хилым своим умишком, — сказал Попов, на словах-то скромно, но голосом пребойким. — Думается мне, что много людей не нужно. Мне бы одного-единого помощника, удалого да надёжного, и управлюсь.

— Как это?

— А просто. Поднимемся на колокольню, не дожидаясь четырёх часов. Ежели Фрол уже там, скрутим его. Нет — дождёмся в засаде. Заговорщики будут наверх по одному подыматься, без опаски. И брать мы их тоже станем одного за одним. Руки-ноги верёвкой вязать, в рот кляп совать, да вдоль стеночки укладывать. Милое дело!

Замысел и взаправду был прост, но хорош. Дерзок и нахрапист, как сам Попов, однако осуществим. Всё-таки пользы от гвардии прапорщика было больше, нежели нахальства.

— Только товарища надёжного у меня нет. Мало, чтоб хват был, ещё борода нужна. Накладную бороду острым глазом всегда видно.

— А сам-то ты? — покосился князь-кесарь на огненную щетину сыщика.

— Меня не заподозрят.

— Почему это?

Хитро улыбнувшись, Попов попросил:

— Сейчас покажу. Дозволь, твоя милость, на минуту выйти?

Он выскочил за дверь, бросил секретарю:

— Казака сюда позови! А сам оставайся у крыльца. Тут государево тайное дело.

Подьячий не посмел ослушаться повелительного тона. Раз человек, выйдя от князя, такую манеру держит, значит, имеет право.

На лавке лежал узелок, оставленный Поповым. У стены был прислонен суковатый костыль.

Скинув лапоть, прапорщик ловко поджал ногу, перетянул вынутой из узелка тряпкой. Из-под длинной полы солдатского кафтана теперь торчала культя в драной штанине. Едва ловкач оперся на костыли, в предъизбье (так по старинке называлась секретарская горница), звеня саблей, вошел асаул Микитенко. Оглянулся назад. Быстро подошел к Попову. Крепко-накрепко обнялись.

— Митьша! Живой? — шепнул рыжий прапорщик. — Что за место такое — Преображёнка! Привидения так и шастают.

Запорожец тоже собирался что-то сказать, однако Попов шикнул:

— Тс-с-с, после! Жди тут.

И заковылял обратно в кабинет.

— Подайте вояке безногому, анвалиду убогому! Как ходил я на Ладогу, потерял от шведа ногу! Ворог по мне с пушки стрелил, немец-офицер палкой бил! Дай на водку деньгу разогнать тугу! — запел-затараторил он, проворно скача перед князь-кесаревым столом на одной ноге. — Таких калек, твой алтесс, по монастырям полно кормится. Никто на безногого не подумает.

— Где ж я тебе бородатого хвата возьму? — завздыхал Ромодановский, отухмылявшись на затейника. — Времени-то нету. — Он достал из грудного кармашка брильянтовую луковицу, дар от самого Александры Даниловича Меньшикова. — Третий час уже.

— А вот тут казачина был. — Прапорщик показал, где давеча стоял запорожец. — Видом удалец, и при бороде. Кто таков? Не нашей ли службы?

Князь-кесарь одобрительно усмехнулся.