Девятный Спас - Брусникин Анатолий

Видно, швабу прибредился посланник, к которому он скакал столько дней.

Жалея бедолагу, Алексей похлопал его по щеке: успокойся.

— Я скакал десять суток из самого Могилёва… Вот потайная шкатулка… В ней письмо…

Он стукнул себя по левой стороне груди. Раздался глухой стук.

В горле у курьера заклокотало, голова откинулась назад. Пальцы, сжимавшие Алексею руку, ослабели. Кончился! И дыхания нет…

Теперь везти в Немецкую слободу незачем. Перекрестившись и закрыв покойнику веки, прапорщик выпрямился.

Можно было возвращаться на ассамблею. Отсутствие выходило не таким уж долгим. Глядишь, и обойдётся.

Он поправил мундир, шейной галстух — да чуть не вскрикнул.

Весь перед был мокрым от крови. Пока тащил раненого да к себе прижимал, сверху донизу перепачкался!

В таком виде нечего было и думать во дворец являться. Лучше уж прямиком в съезжую избу: вот он я, убивец, казните! Что делать, Господи? Неужели жизни конец, могила? От мелькнувшего в голове слова «могила» из памяти выскочило другое, похожее — «Могилёв». Его перед смертью немец произнёс — скакал-де из самого Могилёва. Как из Могилёва?

Попов встрепенулся. В Могилёве ставка короля Карла! Мюльбах, между прочим, поминал и «герра королевского секретаря»! Что за письмо доставлено? От кого? Кому? Гвардии прапорщик вытащил из-за пазухи у мертвеца небольшую коробочку, сверкнувшую под луной лаковым блеском. На крышке было что-то нарисовано. Нет, это инкрустация. Бабочка, что ли. Или стрекоза. В темноте не рассмотреть.

Дрожащими пальцами Попов завертел шкатулку, пытаясь понять, как она открывается.

Дело-то выходило тайное, важное! Если курьер прибыл из шведского лагеря, это всё меняет.

Проклятая шкатулка открываться не желала. Сколько Алёша ни скрёб по ней ногтями, разъёма нащупать не мог. Швов разных было много, поскольку коробка вся состояла из квадратных пластин, но ни крючка, ни замочка нигде не обнаруживалось. Лишь щербина на задней стороне — от того укола шпагой. Гонец говорил, что шкатулка потайная. Значит, не ведая секрета, её не растворишь. Расколотить камнем?

Но, несмотря на испуг и волнение, Попов был слишком опытным агентом, чтоб совершить подобную глупость.

К Журавлёву надо! У него руки ловкие, сообразит, как открывается сей заколдованный ларчик. Труп, однако, оставлять тут нельзя. Скоро начнут разъезжаться гости, да и рассвет близок. Тайному курьеру лучше до поры исчезнуть.

Снова пришлось волочь тело по земле — вдоль забора, потом вниз по берегу, к реке. С мертвяком управляться было легче, чем с живым. Будто мешок муки волоком тянешь.

У самой кромки воды Попов остановился, жадно глотая воздух.

Порылся у гонца в карманах, за голенищами, прощупал складки одежды.

Нашёл бумаги, которых из-за темноты прочесть было нельзя. Ещё забрал кольцо, табакерку, монеты из кошеля (если найдут тело, подумают на грабителей). Закинул на середину Яузы всё, кроме денег, которые, как говорится, всякому хозяину рады.

По какому закону лейтенант фон Мюльбах веровал в Бога, узнать было неоткуда. Но большинство швабских немцев католики, поэтому Алёша наскоро прочёл «Те Deum» и спихнул покойника в воду, где речка немного подмыла бережок. Сверху воткнул в ил корягу, чтобы прах не унесло течением. Может, ещё пригодится.

Ну, с этим всё. Далее оставалось полагаться лишь на Господню милость, богиню Фортуну и собственную голову, которая, правду сказать, удерживалась на Лешкиных плечах тонюсенькой ниткой.

Что сбежал с ассамблеи, князь-кесаря не дождавшись и не известив, уже провинность страшная. Иные и за меньшие вины от грозного наместника жизни лишались.

Ну а если окажется, что в шкатулке обычная дипломатическая переписка и гонец прибыл не из шведского лагеря, тогда ждёт гвардии прапорщика казнь лютая, неминучая.

Может, не надо к Журавлёву? Тот начальству донесёт сразу, не пожалеет.

«Тогда не буду палача дожидаться, пущусь в бега. Не впервой», — отчаянно махнул Лёшка. Накинул лейтенантов плащ. А то часовые в Преображёнке увидят окровавленный мундир, кликнут караульного начальника. Ни к чему это.

Взял шпагу в ножнах под мышку и полез на высокий берег.

Хорошо хоть до Преображенского приказа было недалече.

Сержант Журавлёв, на которого у Алёши теперь была вся надежда, своего угла на свете не имел и обыкновенно ночевал прямо в приказной избе.

Что сержант не поехал с гехаймратом в Суздаль, Попов знал, но была опасность, что, пользуясь отсутствием начальства, нужный человек загулял в кабаке (водилось за Журавлёвым это нередкое на Руси пристрастие). Однако на стук в окне шевельнулась занавеска, и низенько, будто выглядывая из-за подоконника, высунулась знакомая физиономия — собой очень не хорошая, но показавшаяся сейчас Попову прекрасней Рафаэлевой мадонны.

— Отпирай! Срочное дело!

Открыл сержант не скоро. Долго скрипел чем-то, стучал.

Наконец распахнул дверь. Был он весь узкий, несоразмерный. Руки короткие, тулово тоже, зато ноги в высоких ботфортах с широченными раструбами прямые и длинные, как у истинного журавля. И походка тоже журавлиная — важная, деревянная. Одет он был всегда одинаково, в засаленный синий кафтан, который был чрезмерно велик, так что полы болтались намного ниже колен. А если ко всему этому прибавить небывалой кустистости усищи, закрывавшие пол-лица и скрипуче-визглявый голос, выходило страшилище, каким только ребятишек пугать.

Однако работник Журавлёв был отменный. Хоть и несуразица ходячая, и в чине самом пустяковом, но по розыскным делам числился одним из первых. Мог и выследить кого надо, и взять, и допрос учинить. А ещё он был на все руки подлинный маэстро.

Например, возникла на прошлой неделе надобность к некоей знатной персоне заглянуть в железный сундук с письмами, тайно. Ключ сей осторожный господин всегда держал при себе, в кармане. Гехаймрат, описав задачу, но имени персоны не называя, спросил своих помощников: кто возьмётся решить задачку? Журавлёв говорит: я. Управился в один день, да как ловко! Проходя мимо вельможи, выудил из кармана ключ, несколько мгновений подержал и обратно положил. Даже не взглянул на изъятое, лишь пощупал подушечками пальцев, ему хватило. Сделал слепок, и после другой кто-то, кому по службе положено, бумаги, какие надо, потихоньку из сундука изъял. Журавлёву была награда, десять рублей, и похвала от гехаймрата, который на добрые слова для подчиненных был ещё скупее, чем князь-кесарь.