Басилевс - Гладкий Виталий Дмитриевич

– Гай, поди сюда! – раздался чей-то ломкий басок, и юноша, мигом вскочив на ноги, поспешил на зов.

За хижиной, под небольшим навесом из веток лавровишни, его ждал Митридат. Он терпеливо и сосредоточенно толок пестом в углублении на валуне каменную соль, куски которой лежали рядом на облезлой козьей шкуре.

– Подержи… – Митридат глазами показал Гаю на кожаный мешочек с завязками, наполненный почти до половины.

Юноша поднял мешочек, и Митридат стал горстями ссыпать в него крупную сероватую соль.

Прошло почти шесть лет с той поры, как царевич бежал из Синопы. Годы скитаний по горам закалили Митридата. Его могучий торс, игравший великолепными мышцами, указывал на недюжинную силу, сухие жилистые ноги с ороговевшими от ежедневных пеших походов по скалам были быстры и неутомимы. Из одежды он носил только набедренную повязку из шкуры леопарда.

– Солнце уже давно взошло, пора отправляться на охоту, – рассудительно заметил Гай, привязывая к поясу легкий колчан со стрелами.

Он был одет в видавший виды хитон грубого полотна с многочисленными заплатами. Высокий, стройный, с удивительно тонкой, гибкой талией и широкими прямыми плечами, Гай казался живым воплощением мифического божества охоты. В это время послышался звук шагов, чье-то тяжелое дыхание, и из зарослей к хижине вышли лекарь Паппий и слуга царевича Гордий, нагруженые огромными вязанками хвороста. Лекарь был облачен в кожаную куртку и рваные шаровары, а Гордий в бараньей шкуре мехом наружу смахивал на дикаря.

– Уф-ф… – Паппий бросил хворост возле очага и вытер потное лицо. – Сегодня припекает…

– Завтракаем и уходим, – Митридат положил пест и пошел в хижину.

Спустя некоторое время все четверо шагали по тропе, петлявшей среди каменных глыб по дну глубокого ущелья – единственному входу в потаенную котловину, приютившую беглецов.

Небольшое стадо благородных оленей неторопливо шествовало по каменной осыпи, спускаясь в низину, где ярко зеленела молодая сочная трава. Впереди шла красавица-самка с удивительно живыми выпуклыми глазами, за нею, почти след в след, гордо и степенно ступал широкогрудый ветвисторогий самец; остальные олени, в основном, молодняк, держались поодаль, старательно копируя движения своих предводителей. Зимняя серовато-бурая шерсть изящных животных уже приобрела красноватый летний окрас; под шелковистой волнующейся шкурой трепетно играли упругие мышцы.

Неожиданно самка резко остановилась. Ее длинные узкие уши встали торчком, влажные ноздри расширились, впитывая многообразие запахов лесистого взгорья. Южный ветер был тих, по-утреннему свеж и, казалось, не таил никакой угрозы. Но вековой инстинкт властно приковал олениху к камням цепкими когтями страха; еще не осознанная, невидимая и неслышимая опасность комариными укусами жалила нервные окончания, все быстрее и быстрее гоня по жилам кровь.

Ближе всех к стаду оказался Гай. Он лежал, притаившись за низкорослым кустарником чуть выше оленьей тропы.

Ветер дул юноше в лицо, и он не боялся, что животные услышат его запах, но поведение самки Гаю не понравилось. Чутьем опытного охотника он угадал, что олени теперь вряд ли пойдут дальше по тропе – за годы скитаний юноша достаточно хорошо изучил их повадки. Вероятнее всего, самка поведет стадо вправо, вдоль обрыва, где охотники не догадались устроить засидку.

Закусив от досады нижнюю губу, Гай медленно натянул тетиву. В этот миг небольшой камешек сорвался из-под локтя юноши и покатился вниз. Звук падения был едва слышен, но звериный слух оленей воспринял его, как громовой раскат. Когда стрела со свистом пошла в цель, олень уже распластался в стремительном прыжке.

– Ах, дурья моя башка! – вскричал огорченный Гай, со злостью ударив кулаком по земле – вместо того, чтобы войти под лопатку, стрела попала самцу в заднюю ногу.

Олени, как он и предполагал, помчали вдоль обрыва, стараясь укрыться в лесу. Только самец, потерявший от внезапной боли на некоторое время способность соображать, вдруг повернул в сторону равнины, показавшейся ему пустынной и безопасной.

И тут ругающий себя последними словами Гай увидел, как из-за огромного валуна наперерез животному выскочил Митридат. Он мчал, словно ветер, неистовый и прекрасный в своем порыве.

Боль в ноге застила оленю глаза, и он заметил охотника только тогда, когда расстояние между ними сократилось до полусотни локтей. В смертельном испуге самец круто развернулся и бросился в сторону далеких лесных зарослей. Но глубоко засевшая в ноге стрела мешала бегу, а хлынувшая от чрезмерного напряжения кровь постепенно уносила из мышц силы.