Князь Рус - Никитин Юрий Александрович

Оглядывался, сжимал кулаки, с кем бы подраться, выместить злость, но его знали, посмеивались, но держались в сторонке. Бугай увидел, как в этот момент из шатра Моряны вышел сгорбленный иудей, которого соплей перешибить просто, еще и подслеповатый, что ли, все морщится, втягивает голову в плечи.

Заорал, как огромный медведь, вдруг научившийся говорить человечьим языком:

– Еще один!.. Эй, ты!.. Она ж на голову выше тебя!

Ламех пугливо оглянулся по сторонам, побелел, видя страшные лица. Перед ним стоял, уперев бревна рук в бока, настоящий великан, Голиаф. Голова его была как котел, глаза как у разъяренного быка. У Ламеха от ужаса отнялся язык. Он услышал смешки, хохот, со страхом и недоумением понял, что смеются и над ним, и в то же время над этим великаном. Собрав все мужество, проговорил осевшим, как весенний снег, голосом:

– Мало ли что кому кажется.

Бугай вытаращил глаза:

– Мне кажется?

– Ну да, – сказал Ламех. Он готовился к лютой смерти и страстно жалел, что Моряны сейчас нет близко. Увидела бы, как он стоит отважно, и… спасла бы, успела. – Она так не считает.

– Чего? – гаркнул Бугай. Не понял, почему ехидные насмешки стали громче. Возвысил голос: – Да ты стань с нею рядом!

– Мы всегда рядом, – сказал Ламех осторожно, стараясь не сердить гиганта.

Неожиданно один скиф, тоже огромный как все скифы, лицо в шрамах, вмешался:

– Да что вы, ребята… Сами знаете, что мелкий дуб растет в корень. Верно, иудей?

Ламех скромно улыбнулся, но смолчал, чтобы не раздражать скифов, только потупил глазки. Судя по его довольному виду, с корнем у него было в порядке. А скиф заорал уже совсем весело:

– А Бугаю вовсе не нужен корень, и без того вон какой вымахал!.. Верно, Бугай? Корень нужен мелкоте, у кого ни роста, ни силы, ни таких рамен, как у тебя! Верно?

Бугай побагровел от такого утешения. Похоже, всю свою могучую стать не считал достаточной платой за слабый или мелкий корень. Удалился под смешки, злой и красный от унижающего мужчин смеха, а страшный скиф похлопал книгочея по сгорбленной спине:

– А ты просто лев, братец!

– Я Ламех, – ответил тот смиренно, – а Лев у нас вон там…

– Да нет, чтобы справляться с нашей львицей, самому надо быть каким зверем! Прикидываешься овечкой?

Рус издали следил одним глазом, как Ламех цел и невредим выбрался из окружения дружинников. Когда уже выскальзывал за кольцо костров, свистнул как псу. Ламех вздрогнул, сгорбился еще больше. Рус поманил пальцем. Он чувствовал злость и раздражение, что трусливые иудеи буквально наводнили стан, но против воли спросил совсем иное:

– Иудей, как ты сумел?.. Это же зверь! Она ж любого на части… К ней мужчины боялись подойти близко. Ежели какой наступит на ее тень, то хоть беги из племени.

Ламех чуть разогнул спину, глаза были пугливые, будто два черных таракана не знали, куда бежать.

– Магия.

– Магия? Ты маг?

– Все мы маги, – ответил Ламех торопливо. – Только не хотим или не умеем пользоваться.

Рус не понял:

– Как это?.. И я могу? Гм… Научи! Хошь, шкуру пардуса отдам?.. Или даже свой меч?

Ламех впервые робко улыбнулся:

– К чему меч искателю знаний? Они мечом не добываются. Да и шкуру оставь себе, доблестный вождь, которому нет равных. А магия проста… Если ты не меньше трех раз в день будешь говорить женщине, что она самая красивая и нежная на свете, что она – сама хрупкость, то из нее можно будет веревки вить. Она все для тебя сделает, будет за тобой ходить как козленок за матерью, смотреть ласково и покорно.

Рус отшатнулся:

– Ну да! Сказать такое Моряне, она ж за насмешку в клочья раздерет!

– Не раздерет, – возразил Ламех. – Меня ж не разодрала. Все женщины хотят это слышать. Трудно ли сказать? Я от этого не облезу.

Рус отпустил кивком, долго смотрел вслед. Вот он, путь иудеев, путь обмана, подлейшей лжи и коварства! Да, такой народ заслуживает истребления.

Рассерженный и встревоженный, шел к шатру, надо быстро перекусить и ехать, когда из-за полога одной телеги раздалось ворчливое:

– Мы – гордый народ, понятно? Издавна мужчины берегли воинскую честь, а женщины – женскую. Наши женщины, обесчещенные насильником, бросаются в реки, со скал, но всегда убивают себя…

Рус медленно обходил повозку, слушая, он ощущал гордость, что это его народ настолько могуч и чист, со стороны дышла полог был открыт, он увидел старую женщину с девчонкой лет двенадцати. Девчонка мило улыбнулась ему, бесстыдно выставив голые ноги.

Из-под повозки с суматошным воплем выметнулась курица. За ней несся петух, растопырив крылья, истекая слюной от желания. Курица пометалась из стороны в сторону, петух настигал, попробовала перебежать к другой повозке, но мимо пронесся на лихом коне Шатун, копыто угодило курице в спину, буквально расплющило.

Из повозки донеслось наставительное:

– Видишь? Даже она предпочла смерть.

Девочка возразила тоненьким голоском:

– Гм… А вон иудейкам так ничто… Я видела, как одну все скопом, а она потом только отряхнулась и пошла себе.

– Бесстыдница! Нашла на что глазеть! Они живут как животные, дикий народ, без чести и совести. А мы – народ благородной крови. Ведем свой род от солнечного бога.

Рус, злой и угрюмый, вернулся к себе. Всегда трудно идти в гору, а катиться вниз – легко. А иудеи подают пример, как можно жить без чести и совести, без благородства – и в то же время не чувствовать себя уродами.

Истребить, напомнил себе свирепо. Истребить всех. Ни один не должен остаться в живых после того, как уйдут их последние телеги! Одна паршивая овца все стадо портит.

Ис торопливо внесла в шатер дымящуюся широкую жаровню. Рус повел носом, в желудке голодно заурчало. Солнце уже стояло в зените, он отмахнулся от Буськи, любопытный, как белка, все ему знать надобно, откинул полог.

Запах жаренного с иудейскими специями мяса защекотал ноздри. Ис перекладывала с жаровни на блюдо пахнущие коричневые ломти, они еще шипели и брызгали соком. Улыбнулась Русу, крепкая и обцелованная солнцем почти до черноты:

– Готово!

Он торопливо подсел к столу, покачал головой:

– Ис, ты моя самая красивая и нежная на свете…

Ее лицо осветилось нежнейшей улыбкой, глаза засияли. На щеках заиграли милые ямочки, отмахнулась застенчиво:

– Ну, скажешь такое!

Он ухватил ломоть мяса. Обжигаясь, перебросил в другую ладонь, откусил торопливо и уже с набитым ртом добавил:

– Ты – моя сама хрупкость. Когда только успеваешь все готовить, Заринке помогать, даже за станом присматривать!

Она опустила руки, смотрела на него с любовью и растерянностью.

– О Рус… Что с тобой?